— Видимо, следует вновь побывать на квартире фон Линдсберга. Может быть, мы что-то важное там упустили? — Филиппов обращался ко всем присутствующим.

— Не знаю, что вы там хотите обнаружить, но я…

— Константин Всеволодович, в вашу задачу не входил просмотр бумаг подозреваемого. А они так же важны, как и поиск орудия убийства. Теперь нам предстоит узнать, с кем, кроме Власова и фон Линдсберга, поддерживал дружеские отношения Варламеев. И видел ли кто человека, пришедшего с визитом к Николаю Ивановичу в последний день его жизни.

Брончинский убрал пылинку с рукава.

— Владимир Гаврилович, мне тоже хотелось бы поучаствовать в повторном обыске в квартире нашего лейб-гвардейца, — высказал просьбу Константин Всеволодович.

— Непременно.

Но всё вышло иначе.

Раздался стук в дверь, и без приглашения вошёл дежурный чиновник — высокий, с заметным брюшком офицер, на лице которого читалась озабоченность.

— Что у вас? — Филиппов ещё оставался погружённым в размышления, хотя и воспринимал реальность.

— Владимир Гаврилович, телефонировали из Литейной части. Вор пытался проникнуть в квартиру некоего Линдсберга, но ему воспрепятствовал дворник. Из разговора я так и не смог понять, зарезан был дворник или только ранен.

Начальник сыскной полиции резко поднялся со стула.

— Вот вам, господа, и Юрьев день, — потом обратил взгляд на дежурного чиновника. — Пролётка?

— Стоит у крыльца.

— Неужели фон Линдсберг? — послышался голос то ли Власкова, то ли Лунащука за спиною спешащего к выходу Филиппова.

5

Прежде чем предстать пред светлы очи потомка немецких рыцарей Филиппа-Иоганна фон Линдсберга, необходимо было собрать сведения о Карле. Слишком большим влиянием обладал глава семейства. Так просто не придёшь и не скажешь, что, мол, мы приехали из столицы для задержания вашего младшего сына.

Кунцевич выяснил, что Карл прибыл то ли двадцать шестого, то ли двадцать седьмого августа. Вспомнить точнее никто не мог. Подтвердили: да, правая рука была в повязке, сам же выглядел уставшим. А ещё приехал без вещей, только с небольшим саквояжем. На вокзале нанял извозчика и сразу же укатил в усадьбу, чтобы предстать перед внимательным взглядом старого фон Линдсберга. Говорили, что глава семейства не баловал младшего сына хорошим содержанием: мол, должен сперва себя зарекомендовать, заслужить авторитет, а уж потом…

Доктор, как ни странно, вчерашним днём сам почувствовал некоторое недомогание. Кости ныли, словно его пропустили сквозь жернова мельницы. В это хмурое сентябрьское утро проснулся совсем больным. Всю ночь лил дождь, бивший косыми струями по металлической крыше. От сырого воздуха шторы, закрывавшие окна его спальни, казались еще более тяжёлыми. И даже обычный шум уличной жизни, которого он привык не замечать на протяжении этих двадцати с лишним лет, сейчас тоже назойливо звучал в ушах. Раздался резкий звон колокола со стоящей по соседству церкви. Не переставая, посылал удар за ударом, перекрывая уличный шум мягким, напоминающим отдалённую траурную музыку, звуком.

Доктор раскрыл свёрнутый маленький пакетик и высыпал порошок себе в рот. Скривился от горечи, но тут же запил глотком тёплого чаю.

Через четверть часа, когда боль перешла в затылок, к доктору явился чиновник из столицы, вежливый и улыбающийся, с вкрадчивым голосом. И ладно бы ещё явился на приём — а то ведь по каким-то, сразу видно, надуманным делам.

— Мечислав Николаевич Кунцевич, чиновник для поручений при начальнике сыскной полиции, — отрекомендовался столичный гость, забыв при этом добавить, какого, собственно, города.

— Слушаю, — доктор грустными глазами смотрел на Кунцевича. — Что вас беспокоит?

— Я, собственно, — улыбнулся тот в ответ, — не болен. Но меня очень интересуют ваши пациенты…

— Что же, у вас в родном городе их не хватает?

— попытался съязвить доктор, но затылок пронзила игла такой острой боли, что он поневоле поморщился. — Притом, простите, я не могу обсуждать своих больных с кем бы то ни было.

— Вернер Иванович, — улыбка не сходила с губ чиновника для поручений. Он ранее узнал о докторе всё, что возможно в данной ситуации. — Меня не интересует запойная болезнь Леонида Мартиновича, — Кунцевич упомянул местного исправника Сосновского, — или, простите, болезнь Святого Фиакра господина Пугачёва, — Евгений Илларионович, начальник шавельской почтовой конторы, действительно мучился геморроидальными болями. — Это всё ваши пациенты, которых вы пользуете не один год. В конце концов, это ваша тайна, и вам её оберегать…

— Но откуда вы… — начал было возмущаться доктор, забыв о колющей боли в затылке.

— Вернер Иванович, вы, наверное, пропустили минуту, когда я вам представился. Я приехал из столицы и служу чиновником для поручений при начальнике сыскной, — он выделил последнее слово, — полиции.

— Что вы хотите от меня, если и так всё знаете о моих… пациентах?

— Один пустяк.

— Я внимательно слушаю, — доктор сморщил лицо, произнеся последнюю фразу с нескрываемым сарказмом.

— В последние дни или неделю, — Кунцевич осторожно подбирал слова, зная, что доктор может информировать о визите старого потомка рыцарей, а тот, в свою очередь, передаст сыну. Вполне логичная цепочка, но надо рисковать, — к вам обращались за помощью приезжие?

— В наших краях не так уж и много чужаков. Пожалуй, нет. Ваш интерес вызывают все жители?

— Да.

— В таком случае… — доктор задумался. — Я уж не знаю, причислять ли к чужакам тех, кто покинул наш уезд не так чтобы давно, но несколько лет тому…

— Давайте и их причислим к чужакам.

Вернер Иванович замялся на секунду, потом вдруг спохватился:

— Простите мою забывчивость, садитесь. Ну, кто ко мне обращался? Я уж и не припомню…

— Наверняка, Вернер Иванович, помните. Не ротами же через ваш город приезжие курсируют.

— Вы правы, — вздохнул доктор. — Из обывателей, покинувших наш край, был только один, да и то, скорее, не обыватель, а сынок нашего Филиппа Ивановича…

— Какого Филиппа Ивановича? — Кунцевич не совсем понял, о ком идёт речь.

— Как? Вы не знаете нашего уездного предводителя?

— Фон Линдсберга? — не стал изображать удивление чиновник из столицы. Всё равно бы не получилось.

— Именно его.

— Он же, как я слышал, служит при дворе?

— При дворе, не при дворе, но ныне бравый гвардейский офицер. Я, как его увидел, так сразу и не признал.

— И чем болеют нынче бравые гвардейские офицеры? — с улыбкой спросил Кунцевич.

— Смешно сказать, руку он порезал, да так глубоко, что пришлось мазью обрабатывать и повязку накладывать. И как можно умудриться офицеру так руку поранить, у него спрашиваю. А он отшутился: мол, они, инженерные, не приучены палашами махать, вот он неудачно и взмахнул в компании кавалергардов.

— Офицеры вспыльчивые