это, господа, нам и предстоит узнать, — оборвал едва начавшуюся перепалку чиновников для поручений Филиппов. — Если трое приятелей… хотелось бы, чтобы убийца не добрался до прапорщика, этим он облегчил бы нам задачу. Но, повторяю, если трое, — он покачал головой, — мертвы, то должна быть причина, по которой их преследовал незнакомец. Что-то в их прошлом есть такое, — Владимир Гаврилович тяжело вздохнул и натужно засопел, опять покачал головой.

— Но как это можно выяснить — ведь двое мертвы, а третий… — начал Власков, но его перебил Лунащук:

— Как-как. Дознанием — ведь мы знаем, что наша троица сошлась в знакомстве несколько лет тому. Вот с этого времени и следует начинать розыски. — Михаил Александрович взглянул на начальника.

— Я тоже так думаю. А пока будем ждать известий от Кунцевича. Если… — Филиппов прокашлялся, — если фон Линдсберг жив, то, может быть… Ладно, что я пророчу трагическое. А пока копайте, господа, копайте. Надо заняться Варламеевым. Может быть, что-то появится новое после его смерти.

— Владимир Гаврилович, разрешите вначале съездить в Аукционную камеру? — спросил Власков.

— А что там? Вы уже, по-моему, побывали в тех местах?

— Хотелось бы ещё раз поговорить.

— Поезжайте, а потом присоединяйтесь к Михаилу Александровичу. Нужны, господа, новые сведения.

9

— Стало быть, ты передал записку от приезжего господина прапорщику фон Линдсбергу? — Кунцевич после недолгих розысков нашёл посыльного, который, возможно, видел гвардейского офицера последним.

— Было дело, — ответил парнишка лет десяти-одиннадцати, приглаживая рыжеватые волосы, торчащие в разные стороны. Голубые глаза сверкали в предчувствии очередного вознаграждения.

— Ты лично прапорщику записку вручил?

Глазки парнишки ещё больше заблестели.

— Не помню я, — он передёрнул плечами и нахмурил брови, ладонь вытер о полу короткой куртки.

— Как так? — изумился Мечислав Николаевич.

— А так, — дерзко ответил парнишка, — что ж, я должен обо всём помнить? Не моё дело, и точка!

«Господи! — сообразил чиновник для поручений.

— Что ж это я со своей меркой к чужому портному?»

Кунцевич достал из кармана серебряный целковый.

— Ну, если, братец, твоя память дырява, и ты ничего не помнишь, пойду, поищу кого-нибудь посообразительней, — и повертел в пальцах рублёвую монету.

Парнишка не сводил взгляда с целкового.

— Дяденька, я ещё не старый и могу кое-что вспомнить.

Мечислав Николаевич улыбнулся.

— Ну-ну.

— А что надо? — парнишка по-прежнему не отрывал глаз от блестящей монеты.

— Как выглядел господин, передавший записку прапорщику?

— Росту он, — мальчишка сперва хотел показать рукой, но потом окинул взглядом петербургского гостя, — повыше вас он будет, — и сощурил глаза.

— А лицо?

— Лошадиное, как говорит мой отец.

— Длинное?

— Именно, вот такое.

— Ладно, а что приметного вспомнишь? — и в ответ на удивленный взгляд добавил: — Усы, борода, может быть, какой шрам, родинка приметная, или на руках язвы какие?

— Борода у него такая козлиная, редкая и полностью седая. Глаз его я не видел, у него фуражка по самые брови надвинута была. Шрамы, говорите?

— парнишка провёл рукой под носом. — Не заметил я, и родинок не видел, только в такой день он в чёрных перчатках был.

— Какой день?

— Как какой? Тёплый, стало быть.

— А ты случаем не обратил внимания на кожу между перчатками и рукавами? Там никаких следов не заметил?

Парнишка задумался надолго, то сощуривая глаза, то широко раскрывая, то наклоняя голову к правому плечу, то к левому.

— Дяденька, не хочу выглядеть вруном и придумывать для того, чтобы получить целковый, не обратил я никакого внимания, хотя… Не хочу обманывать, но… Нет, не помню.

— Ты вручил записку младшему фон Линдсбергу в руки?

— Меня тот человек так и просил. Лично, говорит, ему в руки.

— Как он назвал прапорщика?

— Передай его благородию господину прапорщику фон Линдсбергу, — с гордостью произнёс парнишка.

— Прапорщик не удивился посланию или выказал удивление?

— Пожалуй, — ответил мальчишка со взрослой интонацией в голосе, — удивился.

— Незнакомец не просил сказать, от кого записка?

— Нет, просто сунул мне… зелёненькую и просил сказать, что от старого друга.

— Не путаешь? Так и сказал: от старого друга?

— Да.

— Когда ты ему отдал записку?

— Да дня три тому.

— А как ты проник в усадьбу, ведь туда не попасть?

Парнишка довольно улыбнулся.

— Э, знать надо, как.

10

Николай Семёнович вновь направил свои стопы в Аукционную камеру. Всё-таки там служил господин Власов, прежде чем ушёл на покой три года тому.

Когда купец Лыхтин столкнулся в коридоре с сыскным чиновником, он сразу же стал словно бы пониже ростом и поуже в плечах.

— Господин Власков, — заискивающий голос и растерянный взгляд выдавали озабоченность купца. Мол, зачем? Почему? И что опять надобно представителю полиции в этих краях?

— День добрый, — поприветствовал Лыхтина Николай Семёнович. Хотел вначале поговорить со служащими, а уж потом с купцом. Но не удалось, теперь придётся с ним первым разговаривать.

— Прошу ко мне, — указал рукою акционерный казначей, решивший, что стоит прояснить сразу, с чем явился полицейский чиновник. — Может быть, чаю или чего-нибудь… погорячее?

— Благодарю, — сказал Власков, опускаясь на стул.

— С чем вы к нам? Убийцу, случаем, не нашли? Простите, Николай Семёнович, — имя сразу вспомнилось, — хотелось бы верить, что этот варвар не избежит наказания.

— Поверьте, не избежит. И даже если пока мы его не нашли, вскорости он не только сядет за решётку, но после отправится этапом на Сахалин.

— Простите, Николай Семёнович, за излишнее любопытство, всё-таки, как-никак, с Николаем Ивановичем мы в аукционной камере служили несколько лет. И его судьба нам, служащим, небезразлична, — но в голосе купца чувствовалось больше раздражения, чем сочувствия.

V

1

— Значит, как попал в усадьбу, мне не поведаешь?

— Не-а, — парнишка явно гордился тем, что господин в немалых летах так и не догадался, как он проник в дом и доставил записку лично в руки гвардейскому офицеру. Все говорят, что младший фон Линдсберг — офицер, и мальчишка хотел увидеть Карла в мундире. Но не получилось — сын владельца усадьбы оказался даже