обретает полную силу. Душа Мартина – как гласит надпись, выбитая на его могиле в Туре, – находится рядом с Богом («cuius anima in manu Dei est»); в то время как сам он, Мартин, hic totus est praesens manifestus omni gratia virtutum (весь целиком присутствует здесь, как это явлено многими чудесами)[259].

Роль, которую играли мощи святых в христианском мире, глубоко повлияла на отношение к образам. По сути дела, речь идет о следствии уже сформулированной ранее гипотезы о наличии тесной связи между образами и потусторонним миром. Но сами мощи относятся к той сфере отношений, которая известна нам фрагментарно[260]. Прежде всего существует феномен, который христианские полемисты называли идолопоклонством. Следовало бы наконец отнестись к нему серьезно, признав два момента: что мы очень мало об этом знаем и что даже то, что нам известно, с трудом поддается интерпретации[261]. Жизнь (и метаморфозы) древних богов как феномена истории искусства давно освещены в работах Фрица Заксля, Эрвина Панофского, Жана Сезнека, людей, связанных сначала с библиотекой Варбурга, а затем с Варбургским институтом[262]. Однако спектр реакций (поглощение, преобразование, отторжение), возникающих на религиозном уровне при столкновении с такого рода образами, в том числе и образами сугубо местного происхождения, равно как и частично неиконические, если не откровенно антииконические, тенденции, укорененные в иудео-христианской традиции, – это остается исследованным совершенно недостаточно.

В качестве иллюстрации сложностей, возникающих при таком столкновении, я рассмотрю один пример – а именно случай святой Веры, которая, по легенде, приняла мученическую смерть в двенадцатилетнем возрасте, в начале IV века. Ее образ, хранящийся в сокровищнице церкви в городе Конк (ил. 7), давно считается выдающимся произведением каролингской скульптуры и ювелирного дела. Тот же образ играет важную роль в «Liber miraculorum sanctae Fidis», «Книге чудес святой Веры».

7. Святая Вера, Конк

Две первые книги этого агиографического текста были составлены между 1013 и 1020 годами Бернардом Анжерским, клириком, учившимся в Шартрской школе. Бернард, ревностный почитатель святой Веры, отправился вместе со своим другом, школяром по имени Бернье, в Конк, где мощи святой покоились уже полтора века после того, как были похищены из базилики, возведенной в ее честь в Ажене[263]. В ходе этого паломничества, в Оверни и в окрестностях Тулузы Бернард был потрясен обилием статуй из золота, серебра и других металлов, внутри которых хранились святые мощи. В глазах образованных людей – таких, как он или его друг, – это было настоящим суеверием и отдавало культом языческих богов, или, точнее, бесов. В одном месте на алтаре он видел статую святого Герарда, покрытую золотом и драгоценными камнями, которая, казалось, смотрит своими сияющими глазами на крестьян, преклонивших колена в молитве. Бернард обернулся к другу и с усмешкой сказал ему на латыни ( Latino sermone): «Брат мой, что ты думаешь об этом идоле? Разве Юпитер или Марс сочли бы подобную статую недостойной себя?» Сам он признавал (как он поясняет) только один род статуй – распятия. Святых допускалось рисовать на стенах: imagines umbrose coloratis parietibus depicte [ «плоские изображения на раскрашенных стенах»]. Но поклонение статуям святых казалось ему закоренелым пороком невежественных людей: и если бы он в этих местах сказал о том, что думает по поводу статуи святого Герарда, с ним обошлись бы как с преступником.

Три дня спустя Бернард и Бернье прибыли в Конк. Образ святой, называемый Mаjestas sanctae Fidis, «Величество святой Веры», хранился в узком зале, до отказа заполненном коленопреклоненными людьми. Не имея возможности последовать их примеру, Бернард воскликнул: «Святая Вера, часть тела которой хранится в этой статуе, помоги мне в мой судный день». Говоря эти слова, он смотрел на друга с улыбкой. Он говорил о статуе святой с презрением, как если бы она была изваянием Венеры или Дианы, истуканом, требующим жертвоприношений.

Однако все это было в прошлом. Теперь, благодаря чудесам святой Веры, о которых он рассказывает в своем сборнике, Бернард понял свое заблуждение. Он пересказывает историю некоего Ульдерика, который посмел насмехаться над статуей святой Веры. На следующую ночь святая явилась к нему и ударила его палкой: «Как ты, злодей, осмелился оскорбить мой образ?» Бернард заключает, что в статуе нет ничего, вредящего вере или таящего опасность впасть в заблуждения древних. Она была воздвигнута во славу Бога и в память о святой[264].

Питер Браун обратил внимание, что гнев и месть святой Веры являются, так сказать, оборотной стороной чувства справедливости, царящего в сообществе: «ее устами говорил зычный голос группы»[265]. Он прав. Но чудеса святой Веры, переданные устной культурой, были исчислены в письменном тексте, некоторые страницы которого – например, те, которые мы только что упоминали, – строятся вокруг целого ряда асимметричных оппозиций: образованные люди/крестьяне; латынь/народные языки; живопись/скульптура; Христос/ святые; религия/суеверие (не считая непроговоренного, но повсеместного противопоставления мужчин и женщин). Все они сводятся к двойной оппозиции, культурной и социальной: с одной стороны, это письменная культура (на латыни) и устная культура (на народных языках); с другой – письменная культура и образы[266]. В сфере изображений вырисовывается новая иерархия, которая восходит к иудейской традиции: в плане идолопоклонства статуи считаются гораздо более опасными, чем живопись[267]. Конечно, в конце главы автор признает свою ошибку: в поклонении крестьян статуям святого Герарда и святой Веры нет никакого суеверия, к их религиозному поведению следует относиться терпимо (permittantur). Однако взгляд ученого человека, принадлежавшего к совершенно другой среде (в данном случае речь шла о Северной Франции), остается снисходительным и иерархичным[268].

6. Статуя святого Герарда, подвигшая Бернарда на полуироническое, полувозмущенное сравнение с идолами Юпитера и Марса, сегодня утрачена. Но при реставрации статуи святой Веры, которую Бернард также сравнивает с идолами Венеры и Дианы, выяснилось, что в конце Х века ее тело было приделано к гораздо более древней голове, которая относится к IV или началу V века. Изначально это была голова обожествленного римского императора, сделанная из золота и увенчанная лавровой ветвью. Таким образом, первая реакция Бернарда Анжерского была не лишена оснований[269].

Хронология статуи из Конка и ее переделок обсуждалась очень активно. Реставрировавший ее Жан Таралон предложил ближайшую к нам датировку: конец IX века. Принадлежа к «прероманскому ренессансу круглой скульптуры», она в этом случае оказалась бы «самой древней статуей Запада, дошедшей до наших дней»[270]. Бернард Анжерский сообщает, что статуи с мощами святых обоего пола были очень распространены в Южной Франции. Богоматери с младенцем на престоле могут рассматриваться как варианты того же типа[271]. Функция вместилища для мощей – отнюдь не маргинальный факт: он дает правдоподобное объяснение, почти алиби, возвращению круглой скульптуры[272]. Фрагмент тела святой Веры, несколько цинично помянутый Бернардом Анжерским в молитве, был