его глаза.

 

Напряжение наполняет воздух. Оно настолько густое, что я едва могу дышать. Я встаю, опрокинув стул.

 

— Ты такой же негодяй, как и он, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

 

— Правда? — рычит он.

 

Молекулы между нами дрожат от силы нашей общей ярости. Каждый волосок на теле встает дыбом, пока я пытаюсь осмыслить сегодняшнее нападение.

 

Если это извращенная игра в кошки-мышки, то Конмак — собака, пытающаяся поймать кошку. А я — мышь, которую используют в качестве приманки и одновременно добычи.

 

Я не могу здесь оставаться. Я не хочу быть частью этого.

 

— Почему ты не выстрелил ему в голову, когда подкрался к нему сзади? — спрашиваю я. — Это решило бы все наши проблемы.

 

Ярость Конмака доходит до точки кипения. Его ноздри раздуваются, а видимые части лица искажаются. Мышцы, которые я до сих пор не замечала, вздуваются, и кажется, что они вот-вот прорвут рубашку. Этот человек — хищник, и он готов к нападению.

 

Я делаю шаг назад, затем еще один и еще, пока не чувствую стену за спиной. Мой взгляд устремляется к двери, которую Леда оставила незапертой. Если он бросится на меня, я убегу.

 

— Ты меня подозреваешь? — спросил он холодным тоном.

 

— Того, кого я знаю меньше двадцати четырех часов? — говорю я. — Того, кто имеет личную месть против человека, который хочет нарезать меня как сашими19? Да.

 

Он хлопает кулаком по столу, фарфор дребезжит.

 

Я вздрагиваю, но стою на своем.

 

— Ты, неблагодарная соплячка, — рычит он. — Я спас тебе жизнь. Только благодаря мне ты не умерла.

 

— Но ты не отрицаешь, что использовал меня, — говорю я с горечью.

 

Он поднимается со своего места, и мое сердце начинает учащенно биться. Я должна выскочить за дверь и убежать, но любопытство пригвоздило меня к полу.

 

— Я пришел в этот аукционный дом, чтобы увидеть Танатоса своим глазом.

 

— Что ты имеешь в виду?

 

— Он должен был сидеть в тюрьме.

 

— Но дело закрыто.

 

— Не в этой тюрьме, — рычит он. — В нашей. «Сикрофт» — это учреждение, созданное четырьмя семьями для содержания худших из нас, — говорит он. — Это их способ прекратить массовую войну.

 

Я качаю головой.

 

—Тюрьма для мафии?

 

Конмак кивает.

 

— Уранос поклялся, что отправит туда Танатоса, как только его освободят. Кто-то сказал мне, что он будет в аукционном доме, и я пошел туда лично убедиться, что Танатос все еще на свободе.

 

— Что?

 

Когда он ничего не отвечает, я опускаю голову на руки.

 

Тюрьма для мафии. Может ли такое существовать на самом деле?

 

Может.

 

В Великобритании есть четыре видных криминальных боссов. Уранос, возглавляющий греческую мафию, и Дагда, который руководит ирландской мафией. О двух других - Одине и Шанго - мне мало что известно.

 

— Если Танатос должен быть в Сикрофте, почему он на свободе?

 

— Потому что Уранос — лжец, — рычит Конмак.

 

Я наклоняю голову и провожу дрожащей рукой по волосам.

 

— А ты купил меня, потому что...

 

— Ты не помнишь?

 

— Чего не помню?

 

— Ты умоляла меня о помощи, — говорит он, его слова мягкие. — Глазами, а потом подкрепила это словами.

 

Я пытаюсь вспомнить аукцион, хотя это было едва ли не на прошлой неделе. В памяти мелькают отчаяние и ужас. В какой-то момент мне вынули кляп изо рта, чтобы я могла говорить, но я почти не помню, что говорила.

 

Передо мной появляется Конмак, черты его лица уже не такие яростные.

 

— Ты не приманка, — говорит он.

 

— Хорошо, но как же те дети, о которых ты просишь?

 

— Дагда хочет устроить брак между греческим мафиози и одним из его сыновей. Я единственный, кому больше восемнадцати, не священник, и не женат.

 

— Подожди, так твой отец - Дагда?

 

— У него целая армия сыновей, — он пожимает плечами.

 

— И я — твое оправдание, чтобы не жениться?

 

— Есть повод жаловаться?

 

— Ты прав, — я снова склоняю голову.

 

Насколько помню, аукционный дом был полон сутенеров. Если бы кто-то из них купил меня, я была бы заперта в борделе, вынужденная заниматься сексом с десятками мужчин. Некоторые из этих торговцев плотью вводят своим женщинам наркотики, чтобы те были послушными и зависимыми. Это была бы медленная, унизительная смерть.

 

Дрожь пробегает по позвоночнику, и я с ужасом думаю о других альтернативах.

 

Сбор органов и Танатос.

 

— Так что насчет похода в универмаг?

 

— Должно быть, Мэйв сказала ему о твоем местонахождении, потому что я точно не стал бы этого делать. Я следил за тобой, потому что ты моя.

 

Моя.

 

Сердце замирает от этого чувства собственности.

 

Его рука поднимается и движется к моему плечу, кожа трепещет от предвкушения. Я двигаюсь навстречу его прикосновению, нуждаясь в его уверенности и тепле.

 

— Знаешь, почему я не выстрелил этому ублюдку в затылок? — пробормотал он.

 

— Почему?

 

— Публика. Слишком много свидетелей. Слишком много камер.

 

— Ох.

 

— Убийство близких к Ураносу привело бы к войне. Греки пришли бы за мной, моими братьями, их семьями и Дагдой. Тогда мы бы ответили. Один и Шанго будут стоять в стороне, наблюдая, как мы уничтожаем друг друга, а затем придут и уничтожат то, что осталось.

 

— Конмак, — шепчу я, мой голос едва слышен.

 

— Лу.

 

— Что?

 

Рука по моему плечу скользит вверх по шее, взрывая искрами каждое нервное окончание на моей коже. Он касается моего лица и проводит подушечкой большого пальца по скуле.

 

— Меня зовут Лу. Я сказал, чтобы ты обращалась ко мне так.

 

— Хорошо, — пробормотала я. — Я твоя?

 

— Да, — отвечает он низким голосом. — И я буду защищать тебя, несмотря ни на что.

 

Он говорит это с такой убежденностью, что мне ничего не остается, как довериться ему. Воздух потрескивает, и мое дыхание учащается. Обычно я не