За кулисами дортуаров тем часом случались и другие беды. Среди людей старшего возраста к концу эпидемии все чаще и чаще также стали возникать случаи заражения. Сказывался, очевидно, срок действия былой вакцины. И седая верхушка людского айсберга понемногу стаяла – незаметно для большинства, сгорбившегося вокруг самых малых. И своих новых надежд.

Стараниями судьбы обнажилась новая молодая генерация, сплоченная до скрипа вспотевших тел, – сообщество, где отныне все строже рекомендовалось нечто, называемое совестью, но все больше напоминающее стыд.

4

«Сказано – сделано», – любили в дело и не в дело сообщать с некой таинственностью под градским небом и – все больше – под крышами. А еще что-то про воробья, которого, если научить говорить, всегда легко поймаешь.

Хозяева неизбежно впадают в низкую зависимость от своих слуг. Разучившись устраивать собственную жизнь, они рано или поздно убирают оружием предков свои будуары, а следом заводят речь о гнили, поразившей самую сердцевину вверенной им земли. Невзирая на все закономерности, над коими наблюдатели горазды изо дня в день сотрясать кулаками, вялость и безвкусная придурь способны царствовать в рыбьей голове веками – до ее полного растворения. И по итоговому счету власть получают в лучшем случае жабры, а на деле же – прискорбном и бессменном, как часовой под штандартом вымершего за ночь лагеря, – заступают вольные плавники или не видевшие света, бледнотелые паразиты – единственные сохранившие во время заката некое подобие сознания.

Задолго до того как над Градом поплыли миазмы и заунывные пения – за целую, скажем, вечность (по меркам счастливых вопреки всему жителей), – у былой власти создались определенные трудности, кое-кому показавшиеся естественными.

Правительница Града (чудо матриархата тогда уже не было ново) во вдовстве понесла от монаршего садовника. Помощью ли и кислокровием недругов, нажитых еще почившим супругом, или простым ветром, спускающимся с близлежащих отрогов, сальнощекая весть быстро разнеслась по ушам. Затеплилось нечто вроде праведного веселья с прилюдными терзаниями, но в этот момент монархиня совершила неожиданный ход. Должность дворцового садовника была объявлена дарованной свыше. В обмен на бессчетное число уступок придворные согласились принять за быль очередное видение. И всеобщими усилиями была изобретена новая версия происшедшего. Обывателям под сурдинку даров напоминалось о заветных садах и избранности их попечителей. Последним, что отвоевала скучающая на престоле женщина, было признание законным наследником ее новорожденного отпрыска.

Так появился первый градарь. Злопамятный в мать и косоглазый в отца. Не суть важно, как прозывался державный титул в Граде прежде, – отныне существовали лишь градари. И невест для них с тех пор специально взращивали в семьях светлейших садовников, лишь формально сохранивших служебное прозвание, на деле же превратившихся в приближенную к престолу фамилию, взявшую себе гербом золотой серп и пунцового петуха, держащегося за первый одной лапой. Поначалу, разумеется, в народе ждали, что каждый простолюдин, отличившийся искусством глаза и руки, сумеет очутиться в постели у царицы. Вечной жизни людской простоте!

Пожалуй, стоит упомянуть, пользуясь случаем, что первый градарь, едва нащупал десницей скипетр, закрепил указом запрет правления для прекрасного пола. Были пространно упомянуты байки все тех же садов, липкие следы из отечественной истории, и очень скоро уложение было повсеместно признано вполне разумным и существовавшим исконно.

Когда время великого мора подходило к концу и ночами стены грелись дыханиями очистительных костров, несложно было заметить, что среди развевающихся кукольных висельников половина имела приколотый портрет бывшего соверена.

5

Странно теперь все это вспоминать. Не столь уж давние и вполне далекие времена, куда незаметно может завести разговор, стерлись из памяти; честней же будет сказать – были отведены в лес и там оставлены. Ольга своими словами вынудила Нежина вернуть весь сбереженный сор на место. Если бы она не пустилась в воспоминания юности, стараясь, может статься, всего лишь найти общие темы для разговоров, Нежин бы еще долго не навестил заповедных лощин. Жизнь сделала из него недурного могильщика. Полмгновения назад все пребывало где-то за горизонтом. А глаза обшаривали в землю. Во всяком случае за себя Нежин мог поручиться. Да и в остальных лицах сияла благовидная белизна пустоты. Но Ольга, не ведая, своими руками выкопала замшелый, неприятно знакомый Нежину предмет и по-детски старательно стерла с него пыль.

Нежин, не веря в находку, спешно плыл, перебирая копытами, в недоступную свету глубь, но его выносило на поверхность. И не помог груз посещенных украдкой темных веков. Замерзший и квелый Нежин прильнул ближе к Ольге, ловя теплоту, источаемую ее телом. Еще недавно он желал ничего не знать, но со своими желаниями представлял мало интереса.

Новые мысли (отнюдь не новые в самом деле), оживленные всплеском нескольких слов, не предвещали ничего катастрофического и даже обязаны были утихомирить определенные голоса, всё еще навещающие изнутри, но перенести это равнодушно или хотя бы безболезненно не было возможности. Нежин в надежде спрятаться закрыл глаза. Но тут же открыл и прижался еще крепче, словно желая проникнуть внутрь – только не общеизвестным и даже не каким-либо иным, пусть и нетрадиционным, но выполнимым способом. Под его щекой была сильная, волевая женщина, не боящаяся привидений. А немыслимость некоторых вещей, как правило, лишь добавляет отчаяния. Все понимая, Нежин бессознательно все же пытался сохранить неприкосновенность хотя бы одного момента, вперив свой взгляд в нее.

На какое-то время ему удалось убедить себя, что Ольга и весь мир есть для него ровно столько, сколько видится в настоящем. Нежин лежал так близко, что ее кожа была теперь для него новым континентом, где над горизонтом открывалась дождливая сизость ее глаз. Только маленький, самый упрямый треугольный кусочек уцелевшей реальности вклинивался ниже подбородка. Он незаметно нарушил безмятежность Нежина, и через него вдруг, как через отверстие во вспоротой простыне, полезли предвиденные, ни на тон не посветлевшие мысли. Разрыв успевшую заветреться, но все еще рыхлую землю, последним вылез заживо погребенный Пилад.

6

Как в годы молодости, одаряющей тонких душой, остальных же лишь обременяющей излишками переживаний и всяческой неполнотою, впереди лежат одни названия, смысл которых, как оказывается, вызывает недоумение призрачностью своей с ними связи.

И первое из них – Пилад. Пилад? Откуда вообще взялось это странное имя? Все было нестерпимо скучно, но кому в действительности – он не знал. Имя придумала Вера. Она появилась еще раньше, с трудом теперь различимая на холстах одной поздней осени (или ранней весны?), но даже на обрывках такая несносная. В очередное утро она ожила наконец полностью. Поразительно настоящая, с еще полупрозрачной, нетронутой кожей. Его – и одновременно никогда не бывшая его – Вера. Ее же имени Пилад не придумывал, это успешно сделали за него. Задолго до него. До него как неяркого, хоть и финального отрезка ее жизни. Да, впрочем, и Вера вряд ли снизошла до выдумки – в том смысле, что она не сильно озадачивалась, а произнесла имя вдруг, по внезапной, как показалось Пиладу, фантазии, родившейся в ее голове и немедленно истребовавшей воплощения. Что означала эта странность – по крайней мере в ее понимании, – он не знал. Теперь Пилад был склонен думать, что Вера вычленила его из очередного самодовольного и, по ее словам, удивительного монолога отца.