Но вот время было выстроено на смотр и громко пересчитано мрачными угловатыми часами с маятником. Пилад растерянно покосился на потемневшее дерево, жадно обросшее крохотный циферблат, и подумал, что часы с их устрашающими кинжальными стрелками и неподвижным окошком, таящим до времени неизвестно какого василиска, вероятно, приходятся ровесниками генералу, а то и сопровождали его рождение мерным приветственным боем. Святость подобных реликвий никогда не открывалась ему.

В спальне, куда Пилад был приписан, царил порядок фамильного склепа. Он нажал пальцем на кровать, и та недовольно заскрипела, пробуждаясь из столетнего сна. Собравшись смыть с себя всю тяжкую патоку, накопившуюся за долгий день, Пилад достал полотенце и направился на поиски ванной комнаты, но был остановлен вошедшей Верой. Она торопливо объяснила, что единственные удобства находятся по соседству с генеральской спальней, и нет никакой моральной возможности прерывать его непрочный сон, и что если без этого никак, то придется подождать утра. Вспомнив всю «непрочность», продемонстрированную генералом днем, в том числе и в области сна, Пилад попробовал желчно засмеяться, но вместо того закашлялся, а Вера поспешно зажала ему рот прохладной ладошкой.

От неожиданного прикосновения неизъяснимо приятные покалывания побежали у Пилада вдоль позвоночника. Ничто больше не могло вызвать этого чувства. Забыв о горячих живительных струях, Пилад попытался привлечь Веру к себе, но она ловко вывернулась и пошла расстилать постель. Увидав из-под легкой досады ее направление, Пилад пришел в восторг и быстро стал раздеваться. С еле заметной улыбкой за ним присматривали, а складки одна за другой покидали простынь. Отказываясь поверить своей радости, Пилад в легкой растерянности сел на край кровати, сложив руки на коленях.

Вера щелкнула выключателем, и свет мгновенно погас, уступив место чистому сердцебиению. Пилад закрыл глаза и замер, пытаясь хоть немного остудить котел, перекипающий внутри. Но, невзирая на все приготовления, все-таки опять вздрогнул, когда теплые кончики пальцев прикоснулись к его груди. Он до боли сжал кулаки, удостоверяясь, что не трогает сам себя в бреду ожидания. Тем временем пальцы сгустившейся тьмы мягко, но настойчиво уложили на топкую перину, а что-то живое и немыслимо теплое опустилось на кровать у самых ног. Сердце перекочевало в горло, нарушая его хрупкую ткань и каждым своим ударом не давая сглатывать пену. Пилад с трудом заставил руки протянуться вдоль туловища, боясь, как бы грубыми поисками они все не испортили. Жидкая ртуть дрожи, не покидающей его, а лишь перетекающей из одного места в другое, перешла в познабливание, так знакомое всем часто плачущим детям.

Внезапно Пилад ощутил, что его накрывают одеялом. Он удивленно всматривался в темноту, не чувствуя, чтобы Вера поднялась с кровати. Послышался тихий вздох.

– Все хорошо? – спросил голос, похожий на голос Веры.

– Да, конечно, – быстро ответил Пилад.

– Ты маленький негодник, – вдруг.

– Прости меня, – зачем-то ответил Пилад, поначалу хотевший поддакнуть.

– Хорошо, я прощаю тебя.

Пилад увидел нежную голубовато-зеленую радость. Так что слезы были готовы политься из его глаз, но он удержался. И удержал собравшиеся в очередной раз на разведку руки.

– Но ты впредь будешь вести себя хорошо, договорились?

– Буду.

Пилад продолжал участвовать в предложенной игре.

– Тогда пообещай мне, что крепко заснешь и будешь молодцом.

– Обещаю, – произнес тот, не совсем уже понимая странный оборот, который приняли прятки. Внезапно тепло, согревающее его ногу, со скрипом пропало, и он, подняв с подушки голову, оказался один на один с бесплотной тьмой, беспрепятственно струящейся в него, с той, от которой стыла кровь.

Наконец зубы застучали в такт остальному телу.

– Где ты? – позвало само отчаяние.

– Я еще здесь, – ответила Вера. Теперь, вне всяких сомнений, прозвучал ее голос. Того сухого урожая, что изредка мелькал в прошедший день за столом.

– Почему ты встала? – выдавил из себя Пилад, расставаясь с силами.

– Ты же обещал быть хорошим?

Пилад уже не был в силах поддерживать должный дурацкий тон.

– Ты не останешься со мной? – не вынес он и перешел на грубость.

Именно так восприняла Вера его вопрос.

– Зачем ты взял на себя обязанность все портить?

Злые, скомканные, как испорченные листки, слова. Пилад не отвечал.

– Зачем ты думаешь только о себе?

Его ответов не ждали. У Пилада потемнело в глазах. Он как-то ощутил это вопреки всему. Сквозь удвоенную чернь издалека доносилось прикушенное:

– Ты бываешь совершенно невозможен. Совершенно, – дрожало в воздухе, отдаваясь многократным идеальным эхом.

Говорилось, что он не желает ничего понимать и отказывается меняться в сколько-нибудь заметную сторону, не говоря уже о лучших сторонах. Он избрал для себя удобную манеру поведения, – с этим не было ни сил, ни смысла спорить, – но совершенно не достойную взрослого мужчины. При всем том он зря питает надежду на бесконечность чужого терпения. А заодно упрямо продолжает все портить.

Кто же этот подлец? Кто «он»? Уж не сам ли блаженный Пиладушка, новонареченный нарочный?

Все ли было действительно сказано вслух, или Пилад взял на себя роль досочинить и растолковать? Загадка. Но даже шутка, повторенная столько раз, пусть и на разные лады, успеет навязнуть в зубах, а девичьи речи о должном – и подавно.

– Ну не расстраивайся, пожалуйста, – снова вдруг заговорила она. И тон ее, на удивление, заметно потеплел. – Ты ведь не будешь расстраиваться?

Пилад-невидимка для чего-то через силу кивнул.

– Понимаешь, я, когда еще была маленькой девочкой, – продолжала Вера, словно заводя сказку на ночь, – привыкла всегда по возможности быть рядом с папой. А возможности такой у меня почти не было. Папа был постоянно занят по службе, и у нас оставались одни вечера. И я привыкла всегда спать подле него. Поэтому, когда я приезжаю изредка его навестить, то не могу бесцеремонно уйти почивать со своим приятелем. Понимаешь?

Пилад не понимал. Вера между тем как-то отдалилась. Но на этот раз – и Пилад вполне был в этом уверен – ее отдаление происходило по-настоящему и не относилось ни к каким слуховым эффектам.

– Я должна быть доброй дочерью и сделать ему приятное, – сказала она и нежданно отворила дверь.

Тусклый свет коридора вырезал ее узкий силуэт.

– Спи и ни о чем не думай.

Сказав это – пошутив без вкуса, – Вера быстро вышла, оглушительно щелкнув в нахлынувшей тишине замком. Спустя несколько секунд где-то в призрачном отдалении послышались ее частые шаги, а затем хлопнула другая дверь. Со стороны которой Пиладу еще долго слышались несуществующие, но нестерпимые звуки.