То, что сейчас происходило… Пусть они только держались заруки – все существо их соприкасалось: тела, сердца, губы… губы их словно бытакже не отрывались друг от друга, касались, смыкались, ласкалисьмучительно-сладостно в воображаемом поцелуе, таком страстном, что оба задышаличасто-часто, глаза их затуманились, еще мгновение – и оба не выдержали бы этогонакала страсти, кинулись бы друг к другу – а там будь что будет!

… – Куда! Стой! Такие деньжищи – и куда? – громом с небесударил вдруг за стенкой голос Меншикова.

Федор и Мария, вздрогнув, отпрянули друг от друга, глядяиспуганно, изумленно, недоверчиво – что это было? Да было ли? Федор все неотпускал ее руку, и Мария слабо улыбнулась, а на глазах ее снова проступилислезы. Но теперь это были слезы счастья, ибо и он, и она враз постигли: любовь,необыкновенная любовь, о которой старые поэты слагали элегии и которая, как имказалось раньше, удел только бессмертных небожителей, существует – существуетмеж ними!

– Никуда ты не пойдешь! – снова загремел за стеной голосМеншикова, и Мария, очнувшись, вскрикнула, отпрянула и выскочила за дверь – какистинная женщина, ухитрившись оставить Федора в куда большем смятении, чем быласама, раздираемого счастьем и отчаянием одновременно.

* * *

Когда князь Федор отыскал наконец в себе силы собратьфигурки и тронуться с места, больше всего на свете ему хотелось последовать заМарией, но это, конечно, было никак нельзя, а потому он вышел в другую дверь иневзначай оказался свидетелем преудивительной сцены.

Александр Данилыч Меншиков, разъяренный до такой степени,что лицо его приняло винно-красный оттенок, пинками гонял по комнате какого-точеловека, резво бегающего на четвереньках туда-сюда, пытаясь увернуться.Правильнее будет сказать, что несчастный двигался на трех конечностях, ибоодною рукою прижимал к груди некий пухлый сверток. Меншиков тоже не просто такгонял свою жертву, а норовил именно сей сверток у бедняги выхватить, однако тотне давался и, когда загребущие руки светлейшего оказывались в опасной близости,просто-напросто падал плашмя, закрывая сверток своим телом и героическиперенося более чем чувствительные тычки под ребра.

Завидев входящего князя Федора, несчастный возомнил в немподмогу и привскочил на коленях, простирая руки. В это самое мгновениесветлейший, подобно коршуну, бросился вперед и вырвал у него вожделенныйсверток, проворно спрятав его за спину и отскочив на безопасное расстояние, какесли бы опасался, что его жертва кинется отнимать свое добро.

Ничего подобного, разумеется, не случилось. Обобранныйпросто уставился на Александра Данилыча с выражением крайнего отчаяния.

– Ну чего, чего? – грубовато, но добродушно проговорилМеншиков. – Что за беда? Государь еще мо-лод и не знает, как обращаться сденьгами; я эти деньги взял; увижусь с государем и поговорю с ним.

Придворный, дрожа губами, с трудом встал, поклонился ипятясь вышел. Меншиков победно перевел дух и начал было разворачивать своюдобычу, да вспомнил о присутствии постороннего и сунул сверток в ларец,стоявший на столе. Крышку запер, ключ, привешенный на цепочке, надел себе нашею и с усталым выражением взглянул на молодого Долгорукова:

– Ты видал? За всем пригляд, глаз да глаз нужен! Все норовятрастащить, все растратить, все на бирюльки спустить! Это же десять тысяччервонцев! Цех петербургских каменщиков поднес их императору, а государьотправил эту сумму в подарок сестре. Видано ли! Девушке молоденькой в подарокдесять тысяч червонцев! Статное ли дело?! Наталье Алексеевне я перстенекподнесу, а денежки в… в казну! – провозгласил светлейший, и только чуткое ухоФедора могло уловить заминку перед словом «казна», которое для Меншикова,бесспорно, было равнозначно слову «карман». Свой карман.

Князь Федор глядел на светлейшего с тревогою, размышляя:неужто отрава, принятая Меншиковым, оказалась столь действенна, что уже началавлиять на его организм и мгновенно помутила разум?! Вряд ли Петр, при самомблагом расположении к Александру Данилычу, стерпит обиду, нанесенную горячолюбимой сестре, вдобавок – унизившую его перед слугою, которому велено былопередать деньги. Неужели светлейший не понимает сего? Или, может быть, чего-тоне понимает Федор? Может быть, Меншиков уже так подмял под себя молодого царя,что тот и не осмелится проявить свой нрав?

Князь Федор в сомнении покачал головой – и тут, словно вответ ему, где-то вдали раздался хриплый яростный крик, потом по коридорузагрохотали шаги бегущего человека, дверь распахнулась – и в кабинет ворвалсятот, о ком князь только что думал: молодой царь Петр.

Федор склонился в поклоне, успев заметить, что загорелое,округлившееся, обветренное (следствие частых забав на свежем воздухе) лицогосударя сейчас бледно и искажено возмущением. Порыв негодования вынес его насередину комнаты, но там, как скала, возвышался светлейший, вмиг переставшийбыть суетливым ростовщиком, подсчитывающим прибыль, и обратившись волицетворение государственной важности: голова гордо вскинута, локоны любимоговороного парика обрамляют толстые щеки, губы надменно поджаты, взорневозмутимо-спокоен и проникнут истинным величием, живот выпячен, рука заложеназа борт камзола… Чудилось, он изготовился позировать для парадного портрета! Ивпечатление было столь внушительным, что пыл Петра разбился бы об эту твердынюсамомнения подобно тому, как волна разбивается о неколебимый утес, Меншиководержал бы новую победу власти – когда б вслед за Петром в комнату не ворваласьвся его непременная компания, среди которой была и виновница стычки: великаякняжна Наталья Алексеевна, бывшая на год старше своего царствующего брата.

Говорили, что она умна, добра, великодушна и благотворновлияет на излишне норовистого государя, однако ни ума, ни добросердечия, нивеликодушия не увидел князь Федор в этих узеньких, как бы заплывших глазках: вних светилось неприкрытое злорадство.

Заслышав ее тяжелую поступь и неровное дыхание, почуяв еенасторожившуюся фигуру за своей спиною, Петр даже подпрыгнул, вновь исполнясьзлости, и подался к Меншикову с таким пылом, что, чудилось, еще миг – и сшибсябы с ним грудь с грудью.

– Как вы смели, князь?! – крикнул он каким-то петушинымголосом. – Как вы смели, князь, не допустить моего придворного исполнить моеприказание?!