и, проделав все эти манипуляции, попросить отпустить его как можно раньше.

Удивляться Вове, появившемуся рядом с расположением 1 БОНа, где он не появлялся даже на разводы, учитывая всё это, мне не приходилось. Вова отличался талантом доносить мысли лаконично, обладал неизмеримым спокойствием и, вообще, на фоне упырей с нашей роты казался ангелом Господним, не иначе.

— Пером писать умеешь? Гуашь?

Пришлось стать честным и рассказать, как есть. Как есть сводилось к полному неумению делать что-то такое.

— Херня война, — сказал Вова, — главное маневры. С трафаретами тоже ни разу?

Я собрался уходить не солоно хлебавши, когда он достал и положил на стол скальпель.

— Скальпель лучше лезвия, только точить надо об зеркало. Научу. Короче, завтра придёшь после развода, Бовкунова предупредили.

Через два дня ко мне обращались «эй, клуб, чего не гасимся?» и мир заиграл совершенно иными красками. В основном, правда, чёрной, так как первым делом Вова посадил меня тренироваться работать пером, а перьев оказалось с десяток, каждое для своего дела.

Клуб мылся раз в два дня и это было самым важным заданием, ведь саму мастерскую, находившуюся за двумя киноаппаратами никто, кроме товарища прапорщика и не проверял. Набрать воды и в несколько заходов отмыть и без того чистый зал, сцену и часть коридора? Да как два пальца об асфальт.

Отправиться за бобинами для воскресных киносеансов? Завсегда «за», разве что выход был с кем-то из найденных Куклиной прапорщиков и тащить по две тяжеленных стальных коробки приходилось самому, а это, скажу я вам, даже хуже снарядных ящиков с их ручками-петлями. Но…

— Художник — в столовую! — лениво сказал Чолокян. — Прошарь там черного с маслом.

Хрена ль было делать в столовой за десять минут до отбоя? Я не знал.

— Работать будем. — сказал Вова, уже снявший китель и оставшийся в старом тельнике и старых триканах. — Сильно не пачкайся.

— В общем, бойцы, слушай боевой приказ, — сказал командир столовой, — к утру все кастрюли и прочее гов… инвентарь должен быть проклеймен. Вот образцы. Вот сигареты, шесть пачек. Еще что надо?

— Пожрать бы, часа через два, — сказал Вова, и уточнил, — картошки бы, если можно.

— Можно Машку за ляжку, — начал старлей, но передумал и повернулся к поварихе, сложившей руки под пудовыми сиськами, — пожарь пацанам картошки, потом всё проверь и закрой.

Вова достал кусок поролона, три картонки для запланированных цифр, скальпель, универсальный трафарет для букв и банку красной краски. И…

Часа в два ночи мы стояли на крохотном пятачке за нашей мастерской, куда вела только дверь изнутри и пожарная лестница со двора. Картошка съедена, чай выпит, сигареты курились отлично, а руки воняли ацетоном.

— Спальник возьми в углу, — сказал Вова, — я на матраце спать буду. Одеяло одно, кителем укроешься. Мне до дембеля два месяца, в октябре сюда переедешь, нехер в батальоне делать. Пошли спать.

Замполит

Смотрели «Стиляг»? Наш новый замполит был точь-в-точь Мэлс, только старше, крепче, круче и носил краповый. На красивом спецкамуфляже красовался шеврон с кулаком, батальон, построенный на стадионе смотрел во все глаза и терялся в догадках о будущем.

Замполит представился, рассматривая стадо, вверенное его крепким рукам. И решил немедленно укрепить дисциплину, заодно проверив наши физические данные. И мы, вот ведь, побежали кросс, без всякой, само собой, разминки.

Когда Жан, любивший курить, тапочный режим, спать и ни хера не делать, начал харкать туберкулезным верблюдом, замполит, даже не запыхавшийся, только сплюнул и прибавил два круга вокруг футбольного поля.

Тут-то мы его сразу и полюбили.

Меня он поймал на лестнице, когда шел мыть кинозал.

— Ты куда, воин? — удивился он.

— В клуб.

— А стрелять за тебя кто будет, если Родину защищать придётся? — ласково поинтересовался он. — Или ты кисточкой врага насмерть затыкаешь?

— Я…

— Головка от кумулятивного снаряда, — совершенно отечески пожурил замполит, — марш на построение, лоботряс.

Вова пришёл ближе к ужину, не сказать, что недовольный, но удивленный и с красными руками. Такими же, как у меня после окончания мытья. Из всех духов, обретавшихся рядом с клубом, у него имелись только спецы, располагавшиеся в спортзале и, видно, никто ему их не дал.

— Ты чё? — спросил он.

— А я чё… — сказал я и кивнул на замполита, — вон он.

Вова понимающе кивнул и скрылся.

Вместо него, вбивая каблуки зеркально-переливающихся берцев, к нам пожаловала товарищ прапорщик. Замполит был взят под локаток, коса качнулась в сторону его красивого берета, майор оказался очарован и, спустя пару минут, меня обзывали загасчиком, косарем, сраным Пикассо и чуть ли не земляным червяком. Добрые слова летели прямо в спину, ведь шёл в кильватере самой красивой военнослужащей части.

Через неделю полк тренировался внезапной ночной тревогой, сборами и построением на стадионе. За шесть дней до этого сам комдив, прознав про приезд неожиданно-секретной проверки, указал принять все необходимые меры, включая, конечно же, возможную агитацию. Срочной пропаганды требовала санчасть, совершенно небогатая страшными примерами запущенных гриппа, стрептодермии, бельевой вши и, конечно же, гонореи. Начмед, уловив настроение комдива, вскочил на коня и потребовал не просто листы ватмана с указанными ужасами, а настоящие планшеты, куда и требовалось закрепить необходимые антисанитарные порно-ужасы.

Планшеты, к нашему счастью, сделали какие-то умельцы, то ли в благодарность за выздоровление, то ли подкупленные дополнительной неделей больничного рая, то ли из-за неоспоримой благости единственного обиталища женской красоты части.

Серая фанера, набитая на бруски, смотрела на нас пятью своими одинаковыми лицами и жаждала стать не серой.

— Сиськи рисовать будем? — спросил я у Вовы.

— Сиськи нельзя, — ответил мудрый дембель, — от них рукоблудие, волосы на ладонях и рассеянное внимание. Будем рисовать высыпания и, немножко, пах.

— Можно женский и бритый?

— Балбесы, — сказала товарищ прапорщик, — все мысли у вас о бабах. Нет бы родине служить! В общем — утром всё должно быть готово, плакаты сделаю сама, дома. Планшеты готовьте.

И ушла. День клонился к закату, вечер обещал быть томным.

Я даже обрадовался. С одной стороны — деды в роте зверели от моей охеревшести всё больше, с другой — у меня вот-вот должен был появиться настоящей тотем, индульгенция от распалаги с её озадачиваниями, обычное солдатское счастье в виде сигарет за уже ожидаемые потребности в татуировках, блокнотах и прочей ерунде, так необходимой на срочке.

И превратить серость фанеры в камуфляж, имея кисти с красками — легче не придумаешь. И…

— Чё радуешься? — спросил Вова. — Тут гуашью не раскрасишь, гуаши не хватит. А просто краски у нас нет. Я ей говорил — надо купить, а она забила.

Я