— Но я не хочу, — пролепетала ему в ответ, на что мой мучитель лишь усмехнулся.

— Тебя никто не спрашивает, Хавронья. Если тебя теперь не трогают в школе, это еще не значит, что ты перестала быть моей слугой. Складывай бантиком свои малиновые губки и не хрюкай мне тут.

Мальчишка крепко вцепился острыми пальцами в мои плечи, его неясно очерченные губехи, слегка потрескавшиеся, пахнущие чесночными гренками со шпротами, вытянулись вперед дудочкой, серо-зеленые глаза со светлыми ресницами, закрылись в предвкушении, мои же, напротив распахнулись так широко, что от обилия солнечного света на них навернулись слезы, прикрывая реальность влажной соленой пеленой.

Я часто заморгала, возвращая четкость зрения, и тут случилось неожиданное. Чья-то загорелая рука осторожно обхватила меня за плечи и мягко прижала спиной к чьему-то горячему торсу. На лицо Васи с вытянутыми губами вторая рука моего спасителя опустила несколько свитых живым клубком противных гусениц.

Это был Станислав. Запах бензина, исходивший от его рук, вселял уверенность и спокойствие. Даже мерзкие насекомые больше не казались такими пугающими.

Почувствовав неладное, Вася тут же открыл глаза и, резко замотав головой, сбросил на землю насекомых, а затем в страхе уставился вверх, на защитника позади меня, который по-прежнему прижимал меня к себе за плечи, даря ощущение безграничного покровительства.

Взрослый высокий парень не тот, с кем можно было бы вести себя также нагло, дерзко и безнаказанно, как с тощей девчонкой, не способной ответить на обиды. И Вася это понимал.

А потому молчал, боясь пошевелиться.

— Еще раз ее обидишь — заставлю ведро гусениц сожрать, — ледяным, как арктический ветер тоном произнес Станислав, — Это понятно?

— Ддд-да, — проблеял покрасневший, будто рак в кипятке, Вася.

— Вон пошел отсюда. И что б на этой улице, а уж тем более рядом с этой девочкой, я тебя не видел. Одна ее жалоба — тебе крышка. Выбью зубы так, что будешь хрюкать до конца своих дней. Усек?

Вася незамедлительно закивал.

— Не слышу! — прикрикнул Станислав.

— Усек!

— Теперь вали.

И мой недавний обидчик со всех ног бросился наутек, сверкая пятками, когда в спешке с них слетали черные шлепки.

После этого Станислав развернул меня к себе и согнулся пополам так, что его глаза оказались на одном уровне с моими.

— Ты как, Стрекоза?

— С-спасибо, — отчего-то заикаясь, прошептала я, глядя на своего спасителя, как на инопланетное существо.

— Запомни, ты не должна позволять целовать себя без разрешения. Никому. И никогда. В следующий раз бей коленом прямо в пах.

— К-куда?

— Сюда, ниже живота, — и он указал на свои светлые джинсовые шорты, вызывая во мне смущение.

— П-прямо… т-туда? — все также шепотом уточнила я.

— Прямо туда! Коленки у тебя острые, будет больно. Поэтому, что есть силы бьешь и убегаешь. А потом жалуешься мне. Ну или Сергею Тихоновичу. Поняла?

— П-поняла, — согласно кивнула я.

— Никого не бойся, Стрекоза. Страх делает нас слабыми.

Потом он помог собрать с земли рассыпавшуюся малину. Когда Стас уже собирался уходить, я вдруг выпалила неожиданно для себя самой.

— У меня самое дурацкое имя на свете. Что если меня больше никто и никогда не захочет поцеловать?

— Глупости, Стрекоза, — невозмутимо ответил Станислав, — Вырастешь, я сам тебя поцелую.

И ушел.

А в голове засела мысль, которая с годами трансформировалась в глупую надежду, в свою очередь породившую мечту.

Язык беспрепятственно ворвался в рот Стрекозы, явно опешившей от моего напора. Да я, черт возьми, и сам опешил. Никогда прежде не вел себя подобно дикарю. Не принуждал к поцелуям маленьких розовых девственниц даже в самых потаенных мыслях. Я в принципе слишком уважительно относился к особам женского пола, чтобы проявлять подобную настойчивость, граничащую в моем понимании едва ли не с насилием.

Никогда раньше мне не приходилось проигрывать собственному телу, тем более рядом с совершенно посторонней мне женщиной. Да что там женщиной, девчонкой! Анжелу я целовал нежно, аккуратно, бережно, боясь причинить невольно дискомфорт. Со Стрекозой же мне на части рвало планку.

Покорность и податливость невыносимой, дерзкой девчонки, так глупо и по-детски закидавшей меня грязью, словно нам обоим было по пять лет, и мы не поделили лопатку в песочнице, буквально взрывали сознание. Здравый смысл капитулировал под напором ошалевших чувств, оперативно выбросил белый флаг и покинул пункт управления моим телом, сдавая все пароли, и в голове воцарилась анархия первобытных инстинктов и сумасбродных желаний.

Я безжалостно сминал пухлые малиновые губы, чувствуя их невероятную мягкость, нежность и легкую влажность. Они и в самом деле источали едва заметный ягодный аромат, не давая никак насытиться их сладостью и горячностью. Словно обезумевший психопат кусал, лизал, всасывал, жадно глотая кроткие стоны-выдохи изо рта в рот, и не обращал никакого внимания на упершиеся в грудь маленькие кулачки. В момент слияния наших губ, даже если бы Феврония упиралась в мою грудь ногами, это не изменило бы ровным счетом ничего. Разве что еще больше взбудоражило голодную мужскую пошлую в своей природе фантазию.

От этого простого и в то же время необыкновенного взаимодействия двух тел вся скопившаяся внутри меня энергия неожиданно нашла выход, а если быть точнее, то попросту сменила вектор, трансформировавшись в чистый сексуальный эфир, мягким бальзамом окутывавший действительность, скрывая реальность за пеленой эйфории и наслаждения.

Кровь стремительно отхлынувшая от головы судорожно пульсировала в штанах, заставляя ощущать весьма отчетливую, но ничуть не отрезвляющую боль. Напротив, мучительная эрекция лишь способствовала моему безумию.

Я не могу достоверно сказать, насколько умело отвечала на поцелуй Стрекоза. Да и отвечала ли вообще? Просто в какой-то момент она, словно бездомная дикая кошка, недальновидно и безжалостно кусающая гладящую ее руку, точно также цапнула острыми зубами мою нижнюю губу, вынуждая прерваться.

Прерваться и отрезветь.

Отрезветь и вернуться в реальность.

Вернуться в реальность и осознать весь ужас случившегося.

Осознать весь ужас случившегося и почувствовать, как стыд и вина с головой накрывают грешного Станислава Калинина.

Мы оба продолжали сидеть на мокрой земле, грязные, ошеломленные, молчаливые. Глаза Стрекозы, как две черных дыры поглощали свет, а сами при этом не отражали ни единого блика. Пока мелкая морось, плавно опускающаяся с темного неба, сверкала волшебной пылью в желтом сиянии городских фонарей и медленно охлаждала наш пыл, разряжая в сгустившемся вокруг нас воздухе опасное напряжение, мы тяжело дышали, стараясь восполнить нехватку кислорода. Это ведь именно из-за отсутствия достаточного количества воздуха сейчас ощущается легкость в теле, головокружение и ощущение полета.