Когда Стас меня целовал, я совершенно ни о чем не могла думать. Это было настолько ошеломительно, нереально, захватывающе… Настолько волшебно, волнующе, пьяняще… Настолько долгожданно, что мозг мгновенно испарился, оставив в черепе лишь туман и неоновую вывеску, радостно сияющую в ритме моего пульса «ДА!», «ДА!», «ДА!».

И Стас, весь такой сильный, хмурый, нервный, но целующий при этом так жадно, страстно, порывисто и даже отчаянно, вмиг превратился в огромный электромагнит. Мне захотелось раствориться в нем до скончания веков. Вжаться в широкую грудь, обхватить руками и ногами, до боли в уголках разомкнуть губы и позволить ему быть во мне так глубоко, насколько это только возможно. Позволить быть вот таким — властным, страстным, грубым, быть психопатом, быть эгоистом, и вообще позволить ему взять от меня все, что только может понадобиться.

Но проблема всегда заключалась в том, что Стасу от меня ничего не надо. Ему вообще ничего ни от кого никогда не было надо.

Лишь Анжела.

Она и только она всегда являлась, является и будет являться объектом всех его желаний, стремлений и смыслов.

И я с этим смирилась.

Приняла. Научилась жить.

А теперь…

Теперь глупое-глупое-глупое сердце решило, что и ему в жизни Стаса Калинина может найтись достойное место. Что и у него есть шанс получить частичку станиславской любви.

Такой преданной, честной, открытой.

Я была согласна, даже если эта частичка будет лишь дружеской. Не смела ни на что иное рассчитывать и надеяться.

И как теперь прикажете жить?

Как примириться со всем этим знанием о захватывающей тело эйфории во время ЕГО поцелуев? Как не хотеть их снова? Как не хотеть большего?

Как не мечтать, даже зная, что Стас ничего подобного не испытывает?

Я взрослая, хоть и девочка. Знаю, как устроены мужчины. Анжела, по непонятной лично для меня причине, уехала, и Стасу, естественно, тяжело. Он и сам говорил, мужская физиология — не то, с чем можно бороться. На нервной почве затянувшегося стресса мозг Калинина выдал совершенно логичную реакцию и дал приказ на разрядку в положительном для него ключе.

Безусловно, я сама виновата, но в свое оправдание хочется заявить, что подобный исход просто и в голову мою не приходил. Однако, что случилось, то случилось.

Теперь главное найти в себе силы и окончательно заставить успокоиться глупое-глупое-глупое сердце.

Я вернулась в квартиру, навестила живущего по соседству ветерана, сгоняла за продуктами для него, а потом и для себя. Поболтала со старушками у подъезда, уверяя в том, что мы со Стасом всего лишь родственники, а невеста его занимается приготовлениями к свадьбе, потому ее здесь никто и не видел. Но она непременно скоро объявится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Подобные разговоры отрезвляли.

Но глупое сердце по-прежнему было пьяно. Как оказалось, оно способно оставаться таковым, даже если у разума сухой закон.

После обеда засела за работу. Четырнадцать раз вчера я принималась заново рисовать нового персонажа, но все время в его чертах неизменно угадывался Калинин. Это злило. Раздражало. Выбивало из колеи. А глупое сердце лишь пьяно ликовало.

Вот и сейчас, глядя на своего вчерашнесозданного Глорка, я снова отмечала в нем прямоту Калининского носа, суровость межбровной вертикальной складки, янтарность задумчивого взгляда и… бороду. Принимая поражение от самой себя, отправила картинку директору на утверждение вместе с короткой характеристикой, ролью героя и основной идеей его внедрения.

А потом занялась монотонной текущей работой по тестированию бета-версии нового уровня, погрузившись в виртуальный мир, что однако не мешало Стасу по-прежнему заседать в моих мыслях, вызывая то ли раздражение, то ли щемящее томление.

Наравне с работой в борьбе против чувств и мыслей не помогала ни готовка, ни уборка, ни оглушающая в наушниках музыка.

Зато вполне отвлек звонок Ульяны Андреевны.

— Феврония, деточка, ты просто чудо! — бодро щебетала женщина, — Какая же ты умница, дорогая! Столько лет! Столько лет потрачено! Надо было сразу тебя привлечь для помощи в этом вопросе! И как же тебе удалось, милая?

Я слегка опешила. Несомненно, очень приятно получать похвалу и слушать восторженные дифирамбы, тем более, когда ты и сама знаешь, что умница, но все же хотелось бы некоторой конкретики.

— Добрый день, Ульяна Андреевна! А о чем речь? Я не совсем поняла сейчас.

— Да как же! Станислав и Игорь помирились!

— О… — только и смогла ответить, медленно кивая головой. Да я и в самом деле умница!

— О-О-О! — воскликнула Ульяна Андреевна. Уверена, при этом она, по своему обыкновению, выставила вверх указательный палец.

— Вот прям взяли и помирились? — решила отчего-то уточнить.

— Они по-го-во-ри-ли, — восторгалась женщина, — Я боялась, что уж не доживу до этого! А сегодня утром Станислав сам — ты слышишь, деточка, — САМ — приехал к Игорю на разговор!

Я обрадовалась и в некотором роде возгордилась. Ведь если Стас первым пошел навстречу, значит, что-то из вчерашнего вечера все же было правильным. Несомненно, теперь в семействе Калининых намечается большой праздник. Давным-давно пора было уже перерубить этот гордиев узел между отцом и сыном. Теперь Стас, наверняка, станет еще счастливее.

— Очень рада, Ульяна Андреевна! — не скрывая улыбки в голосе, ответила я.

— Я всех подробностей не знаю, но надеюсь уже в выходные лицезреть воссоединение семейства. Это лучший подарок ко дню рождения, деточка! Как, кстати, ты устроилась? С институтом своим проблемы решила? Станислав говорил, что квартира тебе в целом понравилась, а еще что ты подружилась с соседями. Я в общем-то и не сомневалась.

— Устроилась хорошо, да. В институт документы отнесла, проблем не возникло. Квартира ваша замечательная. Следую вашему совету, со всеми здороваюсь и говорю, что ваша родственница. Вас здесь, кстати, отлично помнят. Особенно Татьяна Сергеевна из тридцать шестой.

— Молодец, деточка. Готовься, будешь теперь, по ее мнению, самой вежливой проституткой в доме. Эта сморщенная сплетница брызжет ядом, как новая поливалка у твоей бабушки. Слушай, Феврония, — быстро переключилась на новую тему Ульяна Андреевна, — Вот бы ты еще уговорила Станислава завести страничку в Инстаграм.