Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А? – переспросил второй старик. – С какой охоты он вернулся и кто сорвался у него с цепи?
– Какой аппетит у этого рыцаря, какой желудок! – с завистью сказал третий старик. – Я видел собственными глазами, как Гвалтьеро съел целиком здоровенного барашка, поливая его чесночным соусом и можжевеловой подливой, после этого одолел еще двух жирных каплунов, нашпигованных гребешками и зажаренных на вертеле, а их густо сдобрил оливковым маслом с протертыми сыром и яйцами; под конец же своей трапезы он проглотил трех карасей в сметане с луком. Не говорю уж о вине, которого он выпил пять или шесть кувшинов, без разбора, красного и белого. Вот это утроба! А я, вот, утром съел немного манной каши, пожевал пресную лепешку, да выпил горохового киселя, – так все это встало на пути к желудку и полдня не может до него дойти. Одна надежда на винцо, хотя сказать по правде, пью его и боюсь, – не наделало бы оно мне вреда!
– Где же ты видел, как ест рыцарь Гвалтьеро? – спросил первый старик, стараясь разглядеть лицо третьего. – Он в Ассизи никогда не был, а ты отсюда никуда не выезжаешь.
– Да, – третий старик почесал голову, – ты прав. Наверное, я перепутал его с каким-то другим рыцарем. Голова у меня совсем не варит, памяти не осталось, а еще внутренности болят, газы бродят, дыхание сдавливает, кашляю, а вчера целый день ныла левая нога, – ох, видно скоро смерть придет!
– Придет! – радостно закивал второй старик, напряженно прислушивающийся к их разговору. – Лето скоро придет, а там и новый урожай поспеет, слава Богу!
– …С тех пор как Франческо вернулся из отряда рыцаря Гвалтьеро, – продолжал первый старик, – он вроде бы свихнулся…
Второй старик хотел что-то переспросить, но первый, уловив его движение, повысил голос и заговорил быстрее: – Раньше он был истинным христианином, постоянно ходил в церковь, не пропускал ни заутреню, ни обедню, ни вечерню, – священник на него не мог нарадоваться, – соблюдал все посты, подавал милостыню нищим, дома молился вместе со своей матерью, которая хоть и болтушка, сорока, но в благочестии ей не откажешь. Франческо был образцом для нашей молодежи, он вел себя, как подобает юноше, воспитанному в лучших традициях нашего города, и не поддавался дурному влиянию, которого теперь трудно избежать, сами знаете, но все же можно, если быть порядочным человеком. Франческо не участвовал в разгульных пирушках, выпивал в день не более двух стаканов вина и не посещал женщин, которые могут, следуя примеру своей праматери Евы, совратить мужчину, то есть лишить его божьей благодати.
– Какие женщины? – приложил ладонь к уху второй старик. – Как они его совратили?
– Он о Еве говорит! – прокричал ему третий старик. – Ева совратила Адама!
– А-а-а, – протянул второй старик. – Ну, это старая история. Мне послышалось, что он рассказывает что-то новенькое…
– Но с тех пор, как Франческо вернулся от рыцаря Гвалтьеро, его как будто подменили, – продолжал первый старик. – Он пустился во все тяжкие. Начал пить, сквернословить, задираться по малейшему поводу, бросаться на людей с кулаками; в церкви он вообще не появляется, зато не вылезает от непотребных женщин, которых, непонятно почему, все еще терпят у нас в Ассизи.
– Ты сказал «непотребные женщины»? – второй старик снова приставил ладонь к уху. – Почем, говоришь, они теперь у нас в Ассизи?
– Нет, это невозможно! – вскричал первый старик. – Не буду больше ничего рассказывать!
– Ну, ты убедился, что он малость того? – прошептал второй старик третьему и постучал себя пальцем по лбу. – Сам же завел разговор о непотребных женщинах, сам же утверждал, что они теперь дешевы в Ассизи, и тут же кричит: «Это невозможно»! Мысли перепутались у него в голове, как клубок ниток, которыми поигралась кошка: не поймешь, где кончается одна и начинается другая.
– Ладно, я все же доскажу до конца, – решительно проговорил первый старик. – А ты лучше молчи, если чего-то не дослышишь! – завопил он на ухо второму. – Я не буду тебе повторять!
– Почему это я не дослышу? – обиделся второй. – Может, какие-то отдельные слова не разберу, а так все слышу.
– Так вот, – продолжал первый, – посещая непотребных женщин, Франческо окончательно предался дьяволу: сатана не может захватить душу, если раньше не испачкает ее и не развратит грехом. При этом нечистый издавна принимает женский облик, чтобы искушать мужчин: начав с Евы, он не остановился даже перед Христом. Правда, для преодоления соблазна Бог приставил к каждому человеку ангела-хранителя, но Сатана точно так же приставил демона-искусителя. Ангел – справа, дьявол – слева, поэтому мы и плюем через левое плечо, чтобы отогнать нечистого, но видел ли кто-нибудь из вас, чтобы Франческо Бернардоне плевался через левое плечо?
– Нет, не видели, – ответил третий старик за себя и за второго старика, который тоже покачал головой.
– Тот-то и оно, – многозначительно произнес первый. – А зачем ему плеваться через левое плечо, если он сам служит нечистому? Это наивернейший признак: кто не плюется через левое плечо, тот связался с дьяволом.
– Помилуй нас Бог! – перекрестился третий старик, и второй вслед за ним.
– В то же время все стали замечать, что Франческо часто бормочет что-то себе под нос и даже разговаривает сам с собой: стало быть, сатана искушает его видениями, – первый старик сделал паузу и потряс растопыренными пальцами в воздухе, дабы произвести большее впечатление на своих приятелей. – Одному Франческо известно, что ему являет нечистый, но мы знаем, как хитер Люцифер. Он не чуждается средств простых и грубых, действуя по обстоятельствам. Святому Антонию, бывшему богачу, сатана бросил под ноги слиток серебра, чтобы напомнить о покинутых богатствах. Изголодавшемуся святому Иллариону, ранее тратившему большие деньги на пиры, он подставлял вкусные кушанья. Святую Пелагею, бывшую актрису и куртизанку, дьявол дразнил любимыми ею прежде драгоценностями: перстнями, ожерельями и запястьями.
– Да, да, да, – дружно повторяли второй и третий старики, заметно побледнев при рассказе о дьяволе.
– Если простые средства не действуют, дьявол переходит к более сложным, – зловеще хрипел первый старик. – Не сумев искусить святого Иллариона изысканными блюдами, сатана пугал его волчьим воем и визгом лисиц; звери скакали и прыгали вокруг Иллариона, и даже ползали по нему, подобно тараканам. А однажды ночью его оглушили плач детей, блеяние стад, мычание быков, рыкание львов, вопль женщин, – великий шум, как бы от военного лагеря. Едва он крестом прогнал это наваждение, как вот, новое: летит на него, при лунном сиянии, военная