— Почему бы тогда не подумать о своих детях?

Помолчав некоторое время, Кир рассказал о том, чего я совершенно не ожидала услышать.

* * *

— Ну вот… видимо, пришла пора тебе обо всём узнать, — вздохнул муж и вымученно произнёс: — У меня не может быть детей. Никогда. В раннем детстве переболел эпидемическим паротитом, или, как говорят в народе, свинкой. Прости, сам не так давно узнал об этом.

— Дела-а, — проговорила я. Твою петрушку, а я чего только себе не надумала за это время. — А как это выяснилось?

— Позвонил родителям, осторожно поинтересовался. И вот… всё встало на свои места.

Твою петрушку! Что значит — осторожно поинтересовался? Это родители должны были ещё в пубертатном периоде сына рассказать ему о перенесённом тяжёлом заболевании и последствиях, а не тянуть до того момента, когда он сам начал искать причины своего бесплодия. Как жестоко!

Честно сказать, первые годы, когда училась в вузе, я вообще не задумывалась о детях: жила себе и жила, сначала после свадьбы расплачивались за квартиру, хорошо, родители помогали, потом — за машины, и только год назад пришло озарение: хочу ребёнка.

Но вскоре возник вопрос: уже более полугода не предохраняемся, а беременность всё не наступает. А почему?

Пройдя полное обследование, я поняла, дело не во мне, скорее — в муже. Или оба здоровы, но у нас какая-то генетическая несовместимость. Бывает же так?

Но Кир категорически отказался обследоваться, и я заподозрила самое простое: муж не желает иметь наследников. Причину искала в его семье, ибо перед глазами был пример отца — жестокого и холодного человека.

Бывает же так: сын, глядя на отношения родителей друг к другу и к себе, приходит к мысли — вообще отказаться от потомства, ибо не хочет невольного копирования поступков отца, чтобы они, поступки, негативно не отразились на детях. Другой модели семейных отношений Кир не знал, но наверняка подумывал: если он вырос человеком, значит, его правильно воспитывали, хоть они с Алиской в семье были несчастны. Вот такой душевный диссонанс.

Более того, привычку невообразимого педанта Кира — разбрасывать вокруг себя носки я могла объяснить внутренним протестом против тирании отца, который требовал во всём безукоризненного подчинения и порядка во всём. Став старше, Кир не изменил себе, но привычка так и осталась привычкой, сколько бы Александр Геннадьевич не пытался искоренить её у сына.

Я уже молчу о своих переживаниях, связанных с ревностью.

Однако дело, значит, не в любви к другой женщине и в нежелании иметь детей, дело в его болезни…

Как ни странно, но я спокойно вздохнула, когда узнала правду и избавилась от домыслов, разъедающих душу.

— Послушай, но есть ведь способы борьбы с осложнением. Ты обращался к врачам?

— Конечно, обращался: делал спермограмму, у меня в анализе всего-то три тысячи сперматозоидов при норме в несколько миллионов. Я лечился почти полгода, даже язву себе нажил, то ли от переживаний, то ли от нагрузок, а, может, от лекарственных препаратов. Скорее всего, и ЭКО не поможет, врачи не обнадёживают. — Кир сел на кровати, свесив ноги и отвернувшись от меня. — Прости, что мучил тебя, вёл себя как последний идиот. Всё боялся признаться, думал, сразу же уйдёшь, когда узнаешь, оттого злился и на тебя, и на себя. Чтобы не думать ни о чём, загрузил себя работой настолько, что приходил домой и падал, не испытывая уже никаких эмоций. Прости. — Столько боли было в его голосе, когда он говорил уже в который раз это — прости. — Я же понимаю, ты — здоровая женщина, тебе нужны свои дети, потому пойму, если оставишь меня. Жаль, что я Стёпку не смогу усыновить. Не дадут, ибо мужчина да ещё с ненормированным рабочим днём. — Кир снова лёг на спину, закинув за голову руку.

— А как же клятва, которую мы давали друг другу: в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас? Послушай, я тебя люблю и добровольно ни за что не уйду. Если так случилось, что не можем иметь своих детей, давай усыновим Стёпу и удочерим Олю. Говорят же, чужих детей не бывает.

Любой поступок начинается с мысли: божьей, бесовской или своей. Честно сказать, мне приходили в голову такие мысли об усыновлении или опеке малышей и раньше, уж не знаю, были они моими или посланными свыше, но только задумывалась я над ними в последнее время довольно часто, только не знала, как сказать об этом Киру.

— Не пожалеешь потом? — спросил он, повернувшись ко мне.

— Ни за что! Пожалуйста, верь мне!

Кир уткнулся носом в моё плечо, кажется, в уголках глаз его сверкнули слёзы, и почти шёпотом он проговорил:

— Спасибо, любимая!

— И язву твою мы обязательно вылечим. А я-то думаю: почему ты так похудел, и всё супчики, супчики…

Муж не дал договорить и, нависнув надо мной, поцеловал в шею, потом в губы, хрипло просипев:

— Всё потом… а сейчас хочу другого блюда: сладкого, вкусного и нежного. — Его рука нырнула под мою коротенькую шёлковую ночнушку. Не обнаружив трусиков, Кир довольно хрюкнул и прижался губами к моей груди.

Через полчаса он уже спал, а я всё перебирала на его затылке непослушный хохолок и вспоминала, вспоминала нашу минувшую жизнь. На душе, наконец, было спокойно, как тогда — в юности, когда мы жили у Краснокутских.

* * *

Долгое время я не могла забыть Макса: иногда хорошие воспоминания приносят больше горечи, чем плохие.

Но чаще меня просто захватывала изнутри и истязала немая боль, особенно ночами, когда лезли разные чёрные мысли. Здесь было намешано много: и чувство вины перед ним, и злоба потому, что он обманул мои надежды, и обида за предательство.

Эта тема и сегодня для меня — незакрытый гельштат. Но тогда особенно.

Те дни и месяцы были самыми трудными, самыми страшными и ужасными, ибо я приехала в Наукоград ни на сутки, чтобы пройтись по магазинам, прогуляться по городским аллеям, сходить в музей или в театр, а потом вернуться домой. Мне предстояло жить здесь долгие годы. Без знакомого привычного мирка. Без Макса.

Я успокаивала себя мыслями, что у нас с ним нет будущего, правы родители, ибо с обмана и предательства совместную жизнь не начинают.

Да и после моих слов о том, что у нас с Краснокутским любоффь — лямур, ничего хорошего от Голубева ждать не приходилось, хоть бы