– Сколько они стоят? – спрашиваю я, поднимая в воздух ароматизированные сосновые шишки.

Я хотела просто осмотреться. Не планировала что-то покупать, тем более что-то рождественское, но от тепла и атмосферы лавки в голове все помутилось.

– Хорошенькие, да? – говорит продавщица. – Всего два евро за три штуки. Их моя дочь сделала. За что ни возьмется, у нее все выходит, с самых ранних лет. Я сама такая была, пока артрит не разгулялся.

– Я тоже любила рукодельничать, когда была подростком, – говорю я, вспоминая Рождество дома, когда и вправду была той девочкой. Той, что ходила в лес за ягодами и остролистом. Часами мастерила украшения из подручных материалов. Я сглатываю слезы. Как бы хотелось снова отыскать внутри себя эту девочку! Взглянуть на нее еще хотя бы разок.

Не думаю, что она исчезла насовсем, просто взяла долгий перерыв. Моя сестра Сара говорит, что иногда во мне проглядывает прежний юмор, но, боюсь, это лишь маска, скрывающая то, что происходит во мне на самом деле. Вот как сегодня, когда я подшучивала над Чарли. Когда-то это было инстинктивно, но сейчас я задумываюсь: может, попытка заставить кого-то рассмеяться – просто нервная привычка?

Раньше я была веселой. Была душой любой вечеринки, была полна идей, обожала Рождество.

Я тянусь за корзинкой.

Медленно беру ароматизированные шишки, кладу их в корзинку, и сердце пропускает удар. Что я творю?

Я пришла сюда просто убить время, но меня соблазняют звуки, запахи и теплая атмосфера Рождества.

На окне стоят пучки елки и остролиста, они бы идеально подошли для плетения ярких рождественских венков… Я чувствую прилив энтузиазма. Вижу ленточки разных цветов: серебряные, красные, золотые. Хорошенькие фигурки снегирей, свечи с запахом имбирного пряника и корицы, и когда я подношу одну из них к носу, тут же переношусь в то время, когда этот аромат наполнял меня радостью. Сердце колет при мысли о самодельных украшениях моей матери.

Укрась елочку, Роуз, – словно слышу я ее голос, так часто произносивший эти слова. – Никто не сделает это так, как ты.

А потом она наливала себе стаканчик сливочного ликера, включала «О Святая ночь» и наблюдала за мной с той же гордостью, с которой родитель смотрел бы на свое чадо, только что выигравшее олимпийское золото. Это был опыт, который нам нравилось каждый год проживать вместе, сколько я себя помнила. «О Святая ночь» и елка, которую я украшала. Я вдруг понимаю, что уже какое-то время напеваю, хоть и фальшиво, эту мелодию.

По лавке я расхаживаю с улыбкой на лице, сердце замирает от тех сокровищ, которые предложены покупателям. Как будто часы отматывают время вспять, и это никак не остановить.

Моя корзинка уже доверху забита свечами, остролистом и ленточками, спреем с блестками и коллекцией крошечных елочек, уже украшенных и сияющих золотыми каплями. Понятия не имею, что я буду со всем этим делать, но сейчас я как будто проживаю полузабытые, более счастливые времена.

Могу ли я украсить этим коттедж «У моря»? Понравится ли это Чарли или он расстроится, потому что хотел сбежать от Рождества? Пожалуй, определюсь потом: сейчас я испытываю что-то слишком хорошее, и мне это нравится.

– Зови, если нужна будет помощь, – говорит женщина.

– Обязательно, – отвечаю я, порхая по лавке, трогая, нюхая и довольно прикрывая глаза. Я чувствую себя ребенком в магазине сладостей. Я выгляжу, как сестра, когда она смотрит на своих детей. Как мама, когда слушает Элвиса Пресли. Как моя покойная бабушка Молли в модном бутике. Как мой отец, когда видит всех нас смеющихся вместе.

Я в своей стихии.

Выглянув в окно, я вижу, что Джордж терпеливо ждет меня у двери. Он не похож на большинство собак. Его не надо сажать на поводок, и он не будет сломя голову бросаться на дорогу. Он просто рад всегда быть рядом со мной, поэтому я знаю, что могу пробыть в лавке дольше запланированного и ничего страшного не случится.

– Мамочки, а это что такое?

Я нахожу крошечную деревянную музыкальную шкатулку, и от одного ее вида покрываюсь мурашками. Я открываю ее в надежде, что зазвучит «Приветствие любви», мелодия, напоминающая о счастливых временах в деревне с бабушкой Молли, но вместо этого играет «Щелкунчик». На какой-то краткий, но прекрасный миг я представляю, что это шкатулка бабушки Молли, но нет. Она восхитительна, но не настолько, так что я возвращаю ее на полку.

От выбора разбегаются глаза. Шестнадцатилетняя я оказалась в рождественском раю.

Набив корзинку доверху, я иду к кассе. Запах Рождества наполняет меня изнутри, и я понимаю, что стоит продавщице выказать хоть каплю добросердечности, я могу не выдержать и разрыдаться. Нужно взять себя в руки. Эмоции во мне зашкаливают.

– Хорошее у вас тут местечко, – говорю я, надеясь, что мой обычный способ – болтовня – поможет мне сосредоточиться. – Я в таком могу спустить на свечи и ароматные шишки все отпускные.

Понятия не имею, куда я собираюсь все это девать, но меня так переполняет ностальгия, что не устоять. Я решаю, что это знак. До нынешнего момента одна мысль о том, чтобы купить что-то рождественское, вызывала у меня рвотные позывы.

– Ты в порядке, милочка? – спрашивает меня женщина, но горло так перехватывает, что я не могу выдавить ни слова.

Тепло в ее голосе согревает мое разбитое сердце. На бейджике написано «Лоррейн» таким витиеватым шрифтом, что мой внутренний маркетолог тут же хочет выбрать гарнитуру попроще.

– Все хорошо, – отвечаю я, но глаза меня выдают. Я останавливаюсь. Задумываюсь. Я угодила в некий туманный лимб, где совсем не разобрать, существует Рождество или нет. Но теперь я вдруг оказалась здесь, с корзинкой, полной рождественских украшений, и даже не понимаю, что я буду с ними делать.

– Все совсем не хорошо, да? – спрашивает Лоррейн. Ее доброта и почти материнская забота выбивают почву из-под моих ног.

– Я просто…

– Да?

– Ну, прошло… пару лет прошло с тех пор, как я покупала что-то подобное. Я какое-то время избегала Рождества.

Она кивает так, будто ей не впервой слышать подобные слова, аккуратно раскладывая мои покупки по бумажным пакетам. Потом вдруг останавливается.

– Моя мама всегда говорила, что это Рождество может быть счастливейшим временем в году, а следующее вдруг – самым горьким.

Я согласно киваю. Молю, чтобы из глаз не сорвались уже наливающиеся слезы.

– Ваша мама – мудрая женщина, – говорю я срывающимся голосом. Глубоко вздыхаю.

– Не торопись, будь к себе добра и со всем справишься.

Я киваю.

– Знаю, – я закрываю глаза.

– О милая.

– Я же здесь. В