– Какая же ты! – шепчу я, зрение затуманивается.

Я моргаю. Только бы не заплакать. Я не плачу на глазах у своей дочери.

– Привет, папочка!

– Ребекка, милая. Как здорово тебя видеть. Как ты? Ты…

Я хочу спросить, ждет ли она Санту, но слова застревают в горле.

– До Рождества всего восемь дней, но здесь так солнечно, пап. Ужасно странно.

– Получается, никаких снеговиков?

Она хихикает и закрывает ладошкой рот. Ее маленькие ногти накрашены бирюзовым. Ей всегда нравилось, когда я красил ей ногти. Если я хотел ее рассмешить, то позволял накрасить и мне тоже.

– Глупый, снеговик бы тут растаял! – отвечает она, хмурясь. – В магазине есть местечко, но там Санта в шортах, так что ненастоящий. У него светлая борода и он слишком худой для Санты.

Я поглощаю каждое ее слово.

– Не заметила там нигде эльфов?

Она задумчиво морщит розовые губы.

– Не уверена, что эльфы знают, что я теперь тут живу. Но мама говорит, что к Рождеству узнают. Как думаешь, пап?

– Уверен, они тебя найдут, дорогая. Санта все знает, и эльфы всегда наготове, если ребенок переезжает в другой дом. Я бы на твоем месте не беспокоился.

Как я могу не быть больше частью ее жизни? Раньше мы с дочкой целыми днями разговаривали, я выдумывал истории про говорящих животных, невероятные приключения героев из моего воображения и детства, а она сияла. Но Рождество всегда было нашей любимой темой и лучшим сеттингом для сказок. Мы могли часами болтать о привычках Санты и его эльфов.

Как все могло так быстро и так сильно измениться? Мы с ее матерью давно не вместе, но родительство всегда было для нас в приоритете. Ребекка была в приоритете. Рождество мы всегда проводили вместе, чтобы не упустить магию этого невинного возраста.

В моей жизни были девушки, и Клод встречалась с хорошими мужчинами, но Рождество всегда было нашим, нашим с Ребеккой. Пока не появился Роб и не увез их обеих в солнечную страну. Я даже не успел его узнать или осмыслить его грандиозные планы на мою дочь, они просто взяли и уехали.

– Расскажи еще что-нибудь. Чем ты занимаешься?

Сердце стучит в такт часам. Я не хочу прощаться, но и от одного только ее вида душа рвется на части. Я прежде не испытывал подобной боли. Может, так ощущается разбитое на тысячу осколков сердце?

– Эм… У меня новый купальник…

Она задумывается на мгновение, голубые глаза стреляют вверх, к потолку.

– Друзей новых завела?

Она сияет.

– Да… ну, нет. Не совсем. Завела, но он здесь только на праздники, – признается она. – Но мама сказала, что, когда после каникул начнется школа, я заведу много новых друзей.

– Обязательно, милая, – говорю я. Как бы мне хотелось потянуться и обнять ее через экран.

– Тебе грустно, папочка? – спрашивает она. – Выглядишь чуть-чуть грустным.

Я прикусываю губу и выдавливаю улыбку. От звука ее голоса хочется плакать.

– Нет, совсем не грустно, родная, просто что-то в глаз попало, – быстро вру я.

– Как ресничка? Помнишь, мне как-то попала, а потом сама вышла? Ты говорил, что выйдет.

– Помню, – отвечаю я. Я все помню.

– Тебе постричься надо, – хихикает она. – Такие волосы длинные.

Я ерошу волосы, начесывая их вперед, и она смеется.

– Ай, а мне нравится! Смотри как хорошо. Что думаешь?

– Нет, – верещит она. – Постригись!

– Я хочу такие же длинные, как у тебя, – шучу я. – Когда они у тебя успели так вырасти?

Глаза у нее расширяются: она обожает говорить про волосы. Откидывает назад голову, чтобы они казались еще длиннее, чем есть на самом деле.

– Я хочу быть как Покахонтас. Смотри, пап, почти до талии.

Живот скручивает. Даже пинта сливочного «Гиннесса» и миска горячих мидий не может отвлечь меня от любимого личика.

– Знаешь что?

– Что?

– Знаешь!

Она закатывает глаза и хихикает.

– Просто расскажи, пап! Не обязательно всегда говорить «знаешь что».

– Ладно, я ужасно хотел тебе рассказать, – гордо объявляю я. – Я скачал приложение, буду учить испанский, чтобы не отставать от тебя в новом году.

– Круто!

Сердце в груди заходится стуком. Я дотрагиваюсь до ее лица на экране и остро ощущаю расстояние, разделяющее нас. Мне вспоминается день, когда она сделала первые шаги. День, когда я учил ее кататься на велосипеде. У нее впереди еще столько новых опытов, а я пропущу их все.

– Может, даже с домашкой смогу тебе помогать? Будем вместе ее делать в зуме. Я все устрою.

Я замечаю пушистую, очень дорогую на вид елку, устроившуюся на белой плитке их нового дома. Пытаюсь игнорировать мать Ребекки, разгуливающую на заднем фоне, но от одного только, пусть и эпизодически, вида Клод закипает кровь. Я пытаюсь, как могу, избавиться от этого чувства. Я уже высказал все, что думаю, о ее решении переехать на Тенерифе, особенно прямо перед Рождеством.

– Не могу представить, как ты говоришь на испанском, пап, – хихикает Ребекка.

– Чего это? Я говорю на итальянском и немного на ирландском, помнишь?

– Помню. Ну ладно, может, у тебя и получится выучить, – отвечает она, заправляя за ухо прядь, чтобы похвастаться новыми сережками-гвоздиками. – Роб уже научил меня говорить «привет», «пока», «собака» и «кошка».

– Мило с его стороны.

Роб, как всегда, впереди планеты всей. Я рад, что Ребекка и понятия не имеет, как мне сейчас больно.

– Мы с мамочкой и Робом учим по десять слов каждый день, чтобы, придя в школу, я уже много знала, – объясняет она.

Мы с мамочкой и Робом.

Я выдавливаю улыбку, но чем больше попыток смириться с этой ситуацией я предпринимаю, тем шире становится разлом в моем сердце. Ничего он не упустит, старина Роб. Всегда на десять шагов, или на десять слов, впереди меня, когда дело касается моей семилетней дочери.

Теперь я обо всем в ее жизни узнаю последним, есть же Роб. Богатенький Роб с домом на Канарских островах, Роб, увезший мою дочь куда-то, где она не может говорить на своем языке и где на Рождество жара.

Это ненадолго, – сказал мне Нил, как только услышал о поспешной свадьбе Клод и скоропостижном отъезде. – Сам увидишь. Поспешишь – людей насмешишь, поверь мне.

Я, конечно, желаю своей бывшей счастья. Просто хотелось бы, чтобы мы жили в одной стране и воспитывали дочь вместе.

– А ты где? – спрашивает Ребекка. – И где Макс? Хелена с вами?

Я прикусываю губу, думая о том, что вживую увижу Ребекку только на Пасху, и борюсь со слезами.

– Нет, милая, – вздыхаю я. – Хелена в этом году празднует у себя дома.