— Самым поэтичным, самым преданным моим поклонником был некий Грегори, — сообщила Ева, и ее лицо озарилось умиленно-печальной улыбкой. — Он посвящал мне стихи, настолько чудесные и талантливые, что я заучивала их наизусть и в тяжелые минуты мысленно читала самой себе.

Она замолчала, опять погружаясь в задумчивость.

— Ты отвечала на его письма? — осторожно, будто боясь напугать ее, поинтересовалась Дайана.

— Что? — Ева медленно повернула голову и посмотрела на тетю рассеянным взглядом — таким, какой обычно бывает у людей, перебирающих драгоценности, спрятанные в тайниках памяти.

— Я спросила, отвечала ли ты на его письма, — терпеливо повторила Дайана.

Ева помотала головой.

— А почему? — полюбопытствовала Дайана. — Потому что сомневалась в серьезности его чувств? Или из-за того, что боялась Августа?

— В серьезности чувств Грегори я никогда не сомневалась, — сказала Ева. — А не отвечала ему по многим причинам. Во-первых, действительно потому, что боялась Августа, ведь его ревность не знала границ. Во-вторых, потому что сама не испытывала по отношению к этому парню ничего особенного. А в-третьих — и в основном, — потому что Грегори безумно любила одна девочка из моей группы, Эмили.

— Они встречались? — спросила Дайана.

— В тот момент, когда Грегори начал писать мне письма, нет. — Ева опустила свои густые черные как смоль ресницы, и под ее глазами пролегли темные тени, придавшие ее облику таинственно-прекрасный вид. — По-моему, позднее Эмили догадалась или даже узнала о чувствах Грегори ко мне и стала сходить от этого с ума. Я с радостью объяснила бы ей, что вижу в Грегори лишь симпатичного парня, не более того, даже стала бы ее подругой… Но у меня не было такой возможности.

Дайана понимающе кивнула.

— Потому что Август и его верные дружки-приятели не желали, чтобы ты водила дружбу с кем бы то ни было.

Губы Евы искривились в усмешке.

— Август считал, что, если между двумя девушками завязывается дружба или если они просто уединяются для беседы, значит, им есть что скрывать от окружающих.

— Оригинальная точка зрения!

— Оригинальнее не придумаешь. — Ева взяла ложечку и принялась легонько постукивать ею по краю чашки.

Несколько минут ни она, ни тетя не произносили ни слова. Обе в который раз размышляли о странностях Августа.

— И что потом? — наконец спросила Дайана.

— Потом? — Ева приподняла бровь.

— Чем закончилась эта история с Грегори?

— На третьем курсе он стал встречаться с Эмили, но письма мне продолжал писать, — произнесла Ева задумчиво. — В его стихах уже не звучало надежды, лишь беспредельное, бескорыстное восхищение…

— Как печально и как красиво, — мечтательно произнесла Дайана.

— Именно, — согласилась Ева. — Печально и красиво. — Она выдержала паузу. — Я очень рада, что Август гак ничего и не узнал о чувствах того парня. Не представляю, что бы в таком случае он с ним сделал.

— Страшно подумать! Как хорошо, что ты в конце концов отделалась от этого чудовища, и как ужасно, что промучилась с ним так долго. — На лице Дайаны отразилось возмущение. Скажу тебе по секрету: я не понимаю, почему твоя мать позволила ему сделать тебя своей собственностью в столь юном возрасте.

Ева тяжело вздохнула. Последовало молчание, и ей вдруг опять отчетливо представился Себастьян. Она вспомнила его таким, каким изредка видела в университете, — совсем молодым, с открытым, целеустремленным взглядом. Потом — взрослым и мужественным, так запросто покорившим ее сердце. В груди у нее что-то сжалось, и вновь до смерти захотелось плакать.

— Не грусти, детка, — ласково произнесла Дайана. — Вот увидишь, у тебя все будет хорошо. Интуиция никогда меня не подводила.

Страстное желание вырвать Еву из своего сердца владело Себастьяном недолго. Уже на следующий день после встречи с Эмили, придя с работы домой, он первым делом достал из комода единственное напоминание о Еве — парео из тончайшего шелка, — смял его в руке и прижал к лицу.

Вещица еще хранила едва уловимый запах ее духов — аромат экзотических цветов с примесью сладких ягодных нот. Себастьян с жадностью и упоением втянул в себя этот запах, закрывая глаза и бросаясь в пропасть воспоминаний… Очнулся он, услышав электронную мелодию трезвонящего в кармане сотового.

Звонил Вальтер.

— Я вот уже пять минут набираю твой номер и слушаю длинные гудки. Почему не отвечаешь?

Себастьян посмотрел на платок, который все еще сжимал в руке, и, почувствовав себя застуканным за просмотром порнофильма подростком, покраснел.

— Я… э-э-э… был занят.

— Понятно. — Вальтер усмехнулся, будто догадался по неуверенному ответу друга, чем именно тот был занят. — Звоню, чтобы сообщить приятную новость. Уэлш созрел. Завтра приедет заключать договор. В девять утра ты должен быть в офисе, господин начальник.

— Чудесно. — Себастьян провел по лицу платком и тяжело вздохнул, мысленно ругая себя за то, что больше занят не мыслями о делах, а нелепыми фантазиями.

— А почему ты так тяжко вздыхаешь, старик? — спросил Вальтер. — У тебя какие-то проблемы? Если чем-нибудь могу помочь, обращайся.

— Нет, спасибо. У меня все в полном порядке. Вот только… — На Себастьяна нашло вдруг неодолимое желание поделиться с кем-нибудь своими страданиями, рассказать, как странно и глупо он повел себя сегодня, вернувшись домой, спросить совета, поведать о тех томительно-прекрасных чувствах, что еще с отпуска владели его душой… Но, подумав о необходимости объяснять, кто такая Ева, поборол порыв. — А вообще-то, нет, ничего. У меня правда все замечательно.

— Как знаешь.

Себастьян отчетливо представил, как его заместитель, умеющий определять по одной только интонации настроение босса, повел в этот момент плечом и сильнее сдвинул широкие, всегда немного насупленные брови.

— Тогда до завтра, — сказал Вальтер. — Если что, непременно звони.

— Спасибо, дружище! — с неподдельной благодарностью в голосе ответил Себастьян.

За этот вечер он несколько раз подходил к телефону, горя желанием воспользоваться предложением друга. Но в последний момент передумывал.

— Я просто ненормальный, — говорил он себе, для большей убедительности, вслух. — Чокнутый! Она давно забыла про меня. Спокойно живет с каким-нибудь герцогом, графом или черт его знает с кем, а я тут мучаюсь как последний дурак! Я не нужен ей, потому-то она и сбежала тогда, даже не попрощавшись…

У него сдавливало в горле, и накатывала такая злость, что хотелось сжать пальцы в кулаки и до синяков колотить ими по стене. Но затем, когда перед глазами ни с того ни с сего вдруг снова возникало лицо Евы — прекрасное и открытое, как ни у одной другой из знакомых ему женщин, — гнев растворялся в другом заполнявшем его душу чувстве. Удивительном чувстве, названия которому он не знал или, скорее, боялся определить.