— Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. Ичто вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков.Как-никак генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезнымисведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан — не забыл проспасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданностьисключительно ценю.

Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня егоординарец Сережа Берещагин доставил от его превосходительства пышный букет алыхроз. Розы стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Всяпалатка пропахла густым, маслянистым ароматом.

В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремилсяЗуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, каклихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.

— Экое бельвю, мадемуазель. Природа! — сказал онкак-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которойвздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. — Славныйчеловек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ,хоть, конечно, и бука.

Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышнюкрасивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.

— Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарскиймундир — и был бы совсем молодец, — решительно вел свою линиюЗуров. — Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним!Пламень! Аравийский ураган!

Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представитьтитулярного советника «аравийским ураганом» было совершенно невозможно.

— Отчего же такая перемена? — спросила она внадежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.

Но Зуров лишь пожал плечами:

— А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначекак роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, адуша у нас пылкая, легко ранимая. — Он горько потупился. — С разбитымсердцем можно и в двадцать лет стариком стать.

Варя фыркнула:

— Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.

— Я не про себя, про Фандорина, — объяснилгусар. — Ему ведь двадцать один год всего.

— Кому, Эрасту Петровичу!? — ахнула Варя. —Бросьте, мне и то двадцать два.

— Вот и я о том же, — оживился Зуров. — Вамбы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.

Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину толькодвадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом»обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, номанера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, васэтак приморозило-то?

Гусар истолковал ее растерянность по-своему и,приосанившись, заявил:

— Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил,я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров— человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.

— Это вы про меня? — дошло до Вари. — Если я— «то, что принадлежит» Фандорину, вы на меня не посягнете, а если «нето», — посягнете? Я правильно вас поняла?

Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, несмутившись.

— Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самойсебе, но у меня есть жених, — строго сказала нахалу Варя.

— Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей непринадлежит, — повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой былопокончено.

Далее последовала собственно атака.

— Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первымвыйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю — обриваю голову наголо,как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный — там в шатре человекдвадцать.

У Вари против воли губы расползлись в улыбку.

— И кто же выйдет?

Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой:

— Эх, прощай мои кудри… Полковник Саблин. Нет.Маклафлин. Нет… Буфетчик Семен, вот кто!

Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая рукио край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо,пробормотал: «Ох, не было бы дождя», — и убрался обратно, даже непосмотрев на Зурова.

— Это чудо, знак свыше! — воскликнул граф и,тронув усы, наклонился к хохочущей Варе.

Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делалПетя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, сголовокружением.

Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнулакавалериста и схватилась за сердце.

— Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, —пригрозила она слабым голосом. — Предупреждали ведь добрые люди, что выиграете нечисто.

— За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, будусражен, — тараща глаза, промурлыкал граф.

Сердиться на него было положительно невозможно…

В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной ибестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, апри большом наплыве раненых — и санитарки.

— Барышня, вас военный дожидаются, — выпалилаЛушка. — Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то?

Легок на помине, бес, подумала Варя и снова улыбнулась.Зуровские методы осады ее изрядно забавляли.

— Пусть ждет. Скоро выйду, — сказала она,отбрасывая одеяло.

Но возле госпитальных палат, где все было готово для приемановых раненых, прогуливался вовсе не гусар, а благоухающий духами полковникЛукан, еще один соискатель.

Варя тяжело вздохнула, но отступать было поздно.

— Ravissante comme l'Aurore![14] —кинулся было к ручке полковник, но отпрянул, вспомнив о современных женщинах.

Варя качнула головой, отказываясь от букета, взглянула насверкающий золотыми позументами мундир союзника и сухо спросила:

— Что это вы с утра при таком параде?

— Отбываю в Букарешт, на военный совет к еговысочеству, — важно сообщил полковник. — Зашел попрощаться и заодноугостить вас завтраком.

Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольскаяколяска. На козлах сидел денщик в застиранной форме, но в белых перчатках.