Я вспомнил давнишнюю статью о звукоинженере, который путешествовал по миру с магнитофоном, отыскивая самые тихие уголки, чтобы запечатлеть полную тишину. Тогда мне это показалось бессмысленной задачей: даже если бы эксперимент был абсолютно успешен, этот чудак приехал бы домой с пустой кассетой. Теперь эта затея казалась мне очень глубокой. Красота эксперимента заключается в том, что настоящей тишины – абсолютной, совершенной тишины – не существует. Нам удается лишь проникать под все новые слои шума и обнаруживать под ними все более тихие звуки. Постепенно, говорилось в статье, нам удастся услышать тишайшее – как струится подземный ручей, как жук точит листок или как крошечная рыбка выплевывает капельку воды, чтобы сбить пролетающее насекомое.

Как тот звукоинженер, я искал тишину всюду. Почти все вечера я проводил за письмом, а днем отправлялся искать тишайшие места, катаясь на велосипеде по задворкам Беркли. Найдя такое убежище, я усаживался с закрытыми глазами и пытался разобрать то тишайшее, что было мне слышно.

Родина истории – еврейская Польша

В горах Польши где-то по дороге между Варшавой и Хоценплоцем таится крошечная деревенька под названием Хелм. Люди Хелма – величайшие дураки в мире, хотя сами они так не считают. Напротив, они полагают себя мудрейшими людьми на свете, а своих старейшин – мудрейшими из мудрейших.

Целыми днями размышляют они над великими вопросами бытия, например: «Что важнее – Солнце или Луна?» Какой-нибудь такой вопрос способен перессорить всю деревню не на одну неделю, пока сами старейшины, поглаживая бороды и хмуря брови, не займутся им, тщательно все не взвесят и не обдумают. Наконец, Хаим-Янкель, самый мудрый старейшина, отыщет решение: он постановит, что Солнце, разумеется, – вещь важная, но Луна намного важнее, поскольку светит по ночам, когда темно и свет нужнее.

Точно так же его мудростью утешался Хелм, когда там стряслась беда: однажды ночью случился страшный пожар, и местные всю ночь сражались с огнем. Утром, пока хелмцы хором кляли злополучный огонь, возражал лишь Хаим-Янкель.

– Огонь был благословением! – говорил он. – Огонь светил нам! А без света как бы мы справились с пожаром?

Попасть в Хелм трудно, ибо дорога полна опасностей. Чтобы найти его, нужно сперва заблудиться. Начав путь от Варшавы при свете солнечного дня, попадаешь в настоящий снежный буран. Пробираешься сквозь снег, день превращается в ночь, и так до тех пор, пока уже не отличить, что слева, а что справа, что вверху, что внизу. И как раз в этот миг нужно свернуть влево и идти, пока не увидишь человека, который копается в снегу под уличным фонарем.

– Вы что-то потеряли? – спросите вы.

– Да, ключи обронил.

Вы, конечно же, зароетесь в снег, помогая ему искать, но все безуспешно.

– А где точно вы их потеряли? – переспросите вы в конце концов.

– В конце улицы, у храма.

– Тогда почему вы ищете здесь?

– Здесь светлее.

И только тогда, когда мудрость и глупость поменяются местами, вы узнаете, что прибыли в Хелм.

– А, дошло! – сказал Ленни наконец. – Молчание.

Я простоял на крыльце всего минут пять, но показалось, что прошел час, пока он задавал мне вопрос за вопросом, ожидая, когда я все-таки заговорю. Но я не произносил ни звука – и даже не пытался. Как бы ни хотелось мне выразить понятое, говорить об этом казалось бессмысленным.

Больше ничего не говоря, Ленни жестом пригласил меня внутрь и усадил у огня. Молчал он долго, а затем заговорил.

– Людям кажется, что сказительство сводится к болтовне, а оно не сводится. Все дело в молчании – и в том, какую форму ему придать. Молчание – наш холст. Это глина, из которой мы лепим мир, мрамор для резки. И чем мы режем по этому мрамору? Словами! Мы начинаем историю с молчания, и чем оно полнее, тем лучше. А когда умолкаем… – Ленни выдержал длинную паузу. – …удается увидеть – даже почувствовать – форму созданного нами молчания. Если ты добрался до молчания, Джоэл, считай, полпути уже пройдено.

Я все молчал, впитывая эту редкую похвалу.

– Знаешь, – продолжил он, – я как раз думал, в какой же истории ты оказался. Трудно сказать, конечно, – она все время меняется, как линии на ладонях. Все потому, что Бог там, наверху, перемешивает сюжетные ходы, добавляет подробности. И когда вроде бы ясно, что к чему, тут же появляется что-нибудь новенькое. Сейчас мне кажется, что ты, может, где-то в Хелме. Про Хелм слыхал же, да? О польском еврейском городке дураков?

Конечно же, я слыхал. Те самые истории, какие мама чуть было не рассказала мне. С тех пор я слышал многие из них – и десятки хелмских баек рассказывал на концертах. Но стоило Ленни произнести слово «польском», до меня вдруг дошло. Я вытащил ручку и записал на клочке бумаги: «Polish – polish»[8].

– Очень хорошо, – сказал он. – «Польский» – «полировать», «Иов» – «работа». Видишь? В конце концов все загадки разгадывают сами себя. И когда это случается, необходимо искать новые. Потому что если не искать, возникает опасность сделаться мудрым – мудрым, как дураки из Хелма, ищущие потерянное под фонарем, потому что там светлее. Дурость не в их поступках, а в том, что они считают себя мудрецами.

Ленни надолго рассеянно уставился в сторону. Наконец вновь обратился ко мне.

– Я рассказывал тебе про Пёрл?

Я покачал головой.

– Нет? Ничего удивительного, – он вздохнул. – Она была «небезупречной женщиной». Ну, ты наверняка знаешь ту байку, – нет, я не знал. – Про Муллу Насреддина.

Мне всегда нравились байки об этом великом суфийском мистике, об этом лысеющем шуте-проказнике, и я устроился поудобнее, предвкушая удовольствие.

– Насреддина постоянно просили о напутствии новобрачным. И вот однажды ученики спросили его, почему он сам не женится. «А, я решил жениться, лишь когда найду идеальную женщину, – пояснил он. – Много лет я искал, встречался со многими женщинами – добрыми, красивыми, умными. Но ни одна из них не была безупречной. У каждой имелся какой-нибудь мелкий изъян. И вот однажды, – продолжал Насреддин, – я увидел ее. Понял мгновенно. Ни единого вопроса не мелькнуло у меня в голове. Безупречна во всех отношениях. Разумеется, я познакомился с ней и обнаружил, что она, несомненно, сокровище без всяких недостатков». «Так почему ж вы не женились на ней?» – поинтересовались ученики. Насреддин вздохнул. «Возникла одна трудность». – «Вы обнаружили изъян?» Насреддин покачал головой. «Нет. Все просто – она искала безупречного мужчину».