Даже в темноте крупные белые буквы отражают свет, и его прекрасно видно.

Мы дошли до границы города. За дорожкой гравия, которая отделяет Элленсбург от всего остального мира, простирается трава. Воздух здесь словно замер. В небе можно различить звёзды. Я поворачиваюсь налево: над деревьями висит низкая луна, серебря чуть промёрзшую траву – поле похоже на море.

Оливер ставит ногу на линию границы. Я за ним наблюдаю.

Какое-то время он смотрит вдаль. Руки из карманов так и не вынимает.

– Мы с Сэмом часто сюда приходим, – с тоской произносит он. – То есть раньше приходили. До того, как он встретил тебя.

Оливер переводит взгляд на меня.

Я ничего не говорю, и он снова отводит взгляд.

– Знаешь… я так долго на тебя злился.

– За что?

– За то, что ты украла у меня лучшего друга, – отвечает он. – Я всегда был ревнивым малым, если честно. Он всегда рвался на встречи с тобой. А когда мы с ним тусовались, он только о тебе и говорил.

Внутри меня просыпается смех.

– Забавно. Потому что я тоже тебе завидовала. По тем же самым причинам.

Оливер улыбается.

– У нас с Сэмом была куча планов, знаешь ли. Уехать из Элленсбурга однажды. Когда нас начинало тошнить от этого местечка или у кого-то из нас случался плохой день, мы шли сюда и переступали через границу. – И он делает шаг вперёд. – Мы хотели поступать в Центральный, мечтали о том, куда отправимся после. Но потом он начал строить планы с тобой.

– И поэтому ты меня всегда игнорировал?

– Прости за это.

– Да ничего. – Я тоже пересекаю границу. – Я ведь тоже не была образцом для подражания.

Оливер рвано выдыхает. Глаза его блестят.

– Это меня убивает. Что он так и не выбрался отсюда. Что так всё и закончилось. Что он смог переступить только эту линию.

Оливер качает головой. Я сглатываю.

– Мне тоже от этого больно.

– Но я рад, что он тебя встретил. – Оливер всё ещё не смотрит на меня. – Ты делала его счастливым. Всё то время, что вы провели вместе… у него хотя бы было оно.

Я не отвечаю, и Оливер продолжает:

– Не слушай никого. Тех, кто тебя винит. Ничего они не знают. Сэм тебя очень любил. По-настоящему. И если бы они знали его, то поняли бы, насколько ему были бы неприятны их слова. Если услышу что-нибудь такое – попытаюсь их урезонить.

Я не нахожу иных слов, кроме…

– Спасибо.

Мы так и стоим в тишине, глядя на траву. А потом Оливер говорит – то ли самому себе, то ли луне.

– Я бы очень хотел сказать ему что-нибудь на прощание. – Он поворачивается ко мне. – Ты думала об этом? О том, что бы сказала Сэму, если бы у тебя был такой шанс?

Я опускаю взгляд. Оливер ведь не знает, что у меня уже есть этот шанс. У меня всё ещё есть Сэм. Но ему я об этом рассказать не могу.

– Да, я об этом думала.

– И я тоже.

Уже совсем поздно, но мы не сдвигаемся с места: тонем в тишине наедине со своими мыслями и смотрим на другой конец мира… пока не решаем, наконец, что нам пора возвращаться.

Оливер провожает меня до двери.

Но до того, как зайти внутрь, я не удерживаюсь.

– Что бы ты ему сказал?

Оливер буравит меня немного ошарашенным взглядом.

– Я имею в виду Сэму. Если бы у тебя был такой шанс?

– Оу, ну, я… – запинается он. Открывает и закрывает рот, словно разучился разговаривать. Словно что-то его останавливает.

Мне невыносимо смотреть на эту пытку, и я касаюсь его плеча.

– Можешь не говорить.

Оливер облегчённо выдыхает.

– Как-нибудь в другой раз, – обещает он.

Я улыбаюсь и открываю дверь.

– Как думаешь, сможешь выкроить для меня время? – спрашивает Оливер.

– На ещё одну прогулку?

– Да. – Он кивает. – Ну, или чтобы просто позависать. Или типа того.

Я хорошенько это обдумываю.

– С радостью. Но в следующий раз лучше стучи. Или сообщение скинь.

– Я это запомню, – отзывается он. – Хотя я ведь тебе написал. Но ты так и не ответила.

– Когда?

– Сегодня, чуть раньше. И вчера тоже.

– То есть… даже не один раз? Не может этого быть. – Я проверяю сообщения, чтобы удостовериться. Ничего от Оливера.

Вообще, если подумать, мне ни от кого не приходило сообщений. Может, просто не доходят? Это ведь тянется с тех пор, как я начала говорить с Сэмом.

– Может, телефон глючит. Он себя странно ведёт в последнее время.

– Радостно слышать, – произносит Оливер. – Я думал, ты меня игноришь.

– И поэтому ты решил дойти до моего дома и покидать камешки в моё окно?

Оливер пытается сдержать улыбку.

– Ну что я могу сказать… я доставучий.

– Разве что чуть-чуть. Мне, пожалуй, пора.

Но до того, как я успеваю сделать хоть шаг, Оливер чуть наклоняется и заключает меня в объятия. Длятся они дольше, чем в прошлый раз, но я не вырываюсь.

– Твоя рубашка, – шепчет он мне на ухо, – всё ещё пахнет, как Сэм.

– Так и есть.

Мы желаем друг другу спокойной ночи. Я закрываю дверь и слушаю, как Оливер топчется на крыльце, а потом, наконец, сбегает по ступеням.

Позже, уже лёжа в постели, я думаю, что бы Оливер сказал Сэму, если бы у него был ещё один шанс. И сможет ли он довериться мне и рассказать об этом.

А может, я уже знаю, о чём пойдёт речь.

Когда я сажусь писать, я всегда включаю Fields of gold – живую запись в исполнении Евы Кэссиди. Песня начинается с тихих гитарных рифов и печального голоса, который похож на плач певчей птицы или волка, который скулит. Я закрываю глаза и представляю себя на золотом ячменном поле: ветер играет в волосах, закатное солнце греет кожу. Я здесь одна – наедине с бесконечными колосьями и звуками гитары, доносящимися словно из ниоткуда.

Сэм научился играть эту песню на гитаре ради меня – после того, как легонько тронул меня за плечо прямо в классе и спросил, что я слушаю. Однажды мы с ним лежали в траве, и я попросила его спеть мне, хотя знала, как Сэм стесняется своего голоса. И он ответил: «Когда-нибудь». И я просила его об этом ещё много раз, но он всегда находил отговорку, мол, не размялся, или горло побаливает, или практики не хватает. Может, он боялся испортить для меня впечатление от песни, поскольку знал, как сильно я её люблю. Он только напевал её под нос пару раз: например, в тот вечер, когда я помогала отцу выносить из дома вещи и провожала его взглядом. Мы с Сэмом сидели на крыльце, и он мычал знакомые ноты.