Ехали по лесу на чем-то вроде маленького трактора с прицепом. Кузнецов сидел спереди рядом с вожаком, который управлял транспортным средством, сзади в кузове разместились трое: уже знакомые ему Гвоздь и Пуля и кто-то низенький, проворный, опутанный аппаратурой.

– Это Штекер, – увидев взгляд Кузнецова, представил партизана Ферзь. – Наш технический гуру.

– А куда мы едем?

– Сегодня мы наносим удар главному мозговому центру, – ответил вожак. – Мы снимем защитные системы, а Штекер спалит серверы. Конечно, до резервных хранилищ мы не доберемся, и их за пару часов восстановят, но пока будет неразбериха и хаос, остальные члены команды устроят серию диверсий по всему периметру города.

– А зачем? – спросил Кузнецов.

– В смысле? – не понял Ферзь.

– Зачем все эти диверсии и разрушения? Вы же можете жить свободно, насколько я понял, город за вами не охотится.

– Сейчас не охотится, но скоро начнет. Нас уже достаточно много, чтобы это начало напрягать железяк. А потом, месть городу – это одна из главных причин, почему сопротивление существует. Ненависть – наш клей и наша религия. Каждый перед сном мечтает, что когда-нибудь город падет и мы снова станем жить как обычные люди, на собственной планете только для людей.

– А разве раньше планета не была только для людей?

– Да, и мы стремимся вернуть ее.

– Я про другое. Вдруг окажется, что так не получится? Люди снова сделают железяк, а те опять захватят мир.

– Нет, такого быть не может. У нас уже будет опыт. Мы учимся на своих ошибках.

– То есть человечество откажется от всех технологий?

– Почему же. Вполне можно пользоваться трудами прошлых поколений – это справедливо, только без свободы для Искина. Пусть искусственный интеллект и дальше будет обрабатывать фоточки и открывать шторки по утрам – это нормально. Но свободы и больших данных ему больше не видать.

– Так он сам возьмет. Если технология развивается – это ведь нельзя искусственно остановить. По крайне мере, не навсегда. Обязательно найдется какой-нибудь хакер в гараже, который вырастит первую железяку, а уже та, обладая всей мощью интеллекта и вычислительными способностями, превосходящими человеческие, выберется в сеть и захватит мир.

– Пусть захватывает, – выкрикнул Гвоздь из кузова. – Мы тогда снова создадим сопротивление и ее уничтожим.

– На дворе висит мочало… – тихо проговорил Штекер.

– Ладно, хватит философии, – сказал Ферзь. – Приехали. Дальше пойдем пешком.

Группа выгрузилась из транспорта и двинулась в сторону города. Шли бодро и скоро оказались у высокого здания без окон.

– Это оно? – спросил Кузнецов, восхищаясь необычной постройкой.

– Да, – коротко ответил Ферзь.

– А почему оно почти в лесу. Здесь же хуже охрана.

– Потому что прячут его в основном от жителей города. А нападений они не боятся, здесь стоит хорошая защита.

– Не такая уж и хорошая, – усмехнулся Штекер.

– Не болтай, – пригрозил Ферзь. – Начинаем операцию. Пуля, ждешь здесь на всякий случай. Если мы не выходим на связь в течение часа, бежишь за подмогой. Гвоздь, обходишь периметр и слепишь камеры.

– Есть, – по-военному ответил партизан.

– А мы, – продолжил Ферзь, – идем внутрь.

Кузнецов с вожаком и техником двинулись в сторону странного дома. Пока шли, Ферзь обсуждал детали операции со Штекером. Тот не переспрашивал, только кивал, соглашаясь, и теребил проводочки.

У дома они снова разделились, Штекер нырнул куда-то в подвал, Ферзь и Кузнецов полезли по выступам дома на третий этаж, где виднелось техническое отверстие.

– Заходим, – инструктировал Ферзь на ходу, – ждем, пока погаснет свет, и тихо двигаемся по правой стене к серверной.

Кузнецов решил взять пример с техника и, не переспрашивая, просто согласно кивнул.

Все шло гладко, они подобрались к отверстию и пролезли внутрь дома. Здесь не было коридоров или чего-то похожего на двери, только трубы, висящие в пустом пространстве.

– Система охлаждения, – пояснил Ферзь.

Вдруг свет погас, и Кузнецов точно по инструкции прислонился к стене справа и тут же почувствовал, что вожак схватил его за рукав.

– Идем быстро, не останавливаясь. Из рук не вырывайся, я, если что-то пойдет не так, смогу тебя оттолкнуть или остановить. Понял?

– Да.

Двигались они в темноте совсем недолго, Кузнецов чувствовал, что Ферзь его не столько страхует, сколько контролирует, но ничего не сказал. В конце концов, он все еще на проверке у партизан. Он покрепче сжал свободной рукой РИИП и почти тут же почувствовал, как кто-то его выхватил с нечеловеческой силой.

– Ферзь! – крикнул Кузнецов, пытаясь предупредить, что с другой стороны на него напали. Но тут увидел, что его импульсный истребитель в руках у вожака.

– Что ты делаешь?

– Я тебя обезоруживаю, – спокойно ответил Ферзь. – И усыпляю.

Внезапно Кузнецов почувствовал легкий тычок ладони у себя на шее, и почти тут же ноги его подкосились, роняя бесчувственное тело.

Очнулся он у себя дома. Он был в той же одежде, что и вчера, заляпанной грязью после ночевки в пещере. Убедившись, что в целом, несмотря на легкое головокружение, он вполне способен управлять своим телом, он поднялся с кровати.

Впервые в жизни Кузнецова настигло чувство дежавю, когда он, спускаясь на кухню, почувствовал запах жареных блинчиков.

На кухне у плиты в пестром фартуке и со сковородкой в руках стояла Ангелина. Точно такая же, какой он ее помнил в их последнее нормальное утро.

– Этого не может быть, – вслух сказал Кузнецов.

– Почему не может, – не поворачиваясь, ответила Ангелина, – я люблю готовить.

– Но я же тебя убил.

– Разве, – супруга наконец повернулась к нему лицом и лучезарно улыбнулась.

– Я видел, как ты разрушилась.

– Фу, какое слово, – сморщила она носик. – Лучше бы сказал – умерла.

– Ты не можешь умереть, ты машина.

– Строго говоря – нет. Я – разум, а машины – это просто манипулятивные части моей структуры. Ну, это сложно понять так сразу. Да ты сядь, я хоть блинами тебя накормлю.

– Я не буду есть, – запротестовал Кузнецов. – Ты меня отравишь.

– Очень надо, – усмехнулась Ангелина. – Если бы я хотела тебя убить, то давно бы уже это сделала.

Она подошла и взяла его под руку. Затем очень бережно, но настойчиво усадила за стол.

– Зря стараешься, – сказал Кузнецов, – есть я все равно не буду.