и он сам, стреляющий себе в сердце. Значит, он все-таки остался жить… Он дернулся всем телом, почувствовал сильную боль в груди, и застонал.

— Миленький, не надо делать резких движений. Тебе уже несколько операций сделали, — запричитала медсестра. Она нажала кнопку вызова, и тут же явился Василий Иванович.

— Может, его нужно привязать? — спросила она.

— Он что, буйный? — ответил с улыбкой врач.

— Да нет. Только вот подниматься начал.

— Вот и хорошо.

— Да чего хорошего? Еще швы разойдутся.

— Не разойдутся, тетя Маша. — Наши нитки — самые крепкие нитки в мире…

Медсестра присела рядом с Сашей, жалостливо глядя на него.

— Молодой совсем парнишка, у меня внуки старше будут. Не буду я тебе уколов делать, хватит. Главное, живой. Руки-ноги целы, а мясо нарастет.

Ее слова были как музыка. Саша закрыл глаза и быстро уснул. Проснулся он ночью, кругом была тишина, а в нем снова звучала музыка. Он не открывал глаз, боясь спугнуть эту музыку — приятную и успокаивающую.

Медленно выздоравливал Саша. Пуля, миновавшая его сердце, наделала немало других бед: сломала три ребра, разорвала легкое, сделала кашу из кровеносных сосудов.

Он столько потерял крови, что врачи удивлялись, как он остался жив? Как ни медленно возвращался он к жизни, пришла пора, и его отсоединили от приборов и трубочек, к которым он был привязан двадцать четыре часа в сутки. Впервые за долгое время он помыл голову и побрился. Конечно, с помощью тети Маши. Наконец, в его «одиночку» подселили соседа. Все эти изменения он воспринимал с радостью. Хотя боли мешали лежать, вставать и ходить, но все равно, он становился «ходячим» больным.

Впервые за всю свою недолгую жизнь он много думал, размышлял, пытаясь понять — кто спас его? Какая сила нашлась на земле, которая не захотела его смерти? Сплошная цепь случайностей: выстрел не в голову, а в грудь, пуля попадает в крестик и проходит мимо сердца, спецназ, подоспевший вовремя. А может, это и не случайность была вовсе, а желание какого-то высшего разумного существа? Только Бог способен на такое чудо. Но где он? Как он может видеть нас, каждого в отдельности? Разумен человек, но способен ли он, какой бы мудростью ни обладал, быть всемогущим и вездесущим, всех любить и миловать, быть праведным, верным, благостным, терпеливым и справедливым?

Времени у Саши было много, думы одолевали его. В последнее время он много думал о религии. Религия была для него недосягаемой вершиной, и сейчас, словно путешественник, он рассматривал эту вершину издали. Ходил вокруг нее и не знал, как на нее забраться. Он был воспитан атеистом. Вся мощь пропагандистского советского аппарата вдалбливала в головы людей — «религия — опиум для народа». У него не было никогда начальных знаний и понятий о христианстве, но Саша не страдал от этого. Он просто не задумывался об этом. В книжках были жадные, глупые попы, никогда не работающие, всегда обманывающие бедных людей. Но однажды Валерка, что жил рядом с ним, тихий мальчишка, никогда не ввязывающийся в драки, поразил его и удивил. Возвращались с ночного. Раннее летнее утро, природа просыпается, начинают петь птицы. Краски меняются, приобретая удивительные оттенки. Воздух полон цветочными ароматами. С рассветом приходит тепло, еще чуть-чуть, и море света охватит небосвод и погасит далекие звезды.

Они остановились, зачарованные. Вот солнечные лучи упали на траву, и она засверкала миллионами огоньков. И вдруг над всей этой красотой с аэродрома, что находился в пяти километрах от деревни, поднялся самолет Ан-2. Помахав крыльями, он полетел по своему маршруту. Саша с завистью смотрел ему вслед, пока он не скрылся.

— После школы обязательно пойду учиться на летчика, — сказал Саша и посмотрел на Валерку. — Давай вместе?

— Нет, я не хочу быть летчиком, — ответил Валерка.

— Почему? — удивился Саша.

— Не хочу, и все.

— А кем ты хочешь быть?

Валерка долго молчал, потом взял Сашу за руку и сказал:

— Я не хочу никому об этом рассказывать. Но ты же мне друг? Правда? Я не могу быть летчиком.

— Ну, не летчиком, а кем-то другим, какая разница?

Валерка смотрел на восходящее солнце, и вдруг, поклонившись неведомо кому, осенил себя крестным знамением. Саша опешил. То, что его мать перед едой крестила пищу и питье, было обычным делом, незаметным. Стоя перед иконой, что висела в углу дома, она тихо шептала слова молитвы, и быстро осеняла себя крестом. Но тут Валерка!

— Ты чего? В Бога, что ли, веришь?

— Верю! — он посмотрел Саше прямо в лицо.

— Но ведь Валентина Ивановна нам рассказывала про Бога. Ты слушал ее?

— Я не слушаю плохих слов о Боге. Саша, ты один у меня друг, не говори никому об этом. Я буду священнослужителем. — Он перекрестился.

От всего услышанного Саша онемел. Он видел, как Валерка быстрым решительным шагом пошел к деревне, но не пошел за ним. Он нагнал друга у околицы. Тот повернулся, сердито оглядел Сашу, спросил:

— Ну, чего тебе?

— Да ничего, Валерка. Я тебя уговаривать не буду, твое дело. Но мне этого не понять.

— Чего не понять?

— Мечтать стать попом.

— Не попом, а священнослужителем. Давай не будем об этом говорить.

— Давай не будем. А скажи, как ты поверил в Бога? Может, тебя кто-то заставил?

— Заставить поверить в Бога нельзя, пойми. Человек сам должен прийти к вере. Я хочу служить Богу, а значит — и людям.

— Служить?

— Да, служить. Потому я и говорю, что хочу стать священнослужителем.

— Не пойму я тебя, Валерка, извини. Я никому не расскажу о нашем разговоре, можешь не бояться…

Тот махнул рукой и пошел домой. Вскоре его семья уехала в небольшой городок, что стоял недалеко от областного центра. Прощаясь, Валерка назвал и причину отъезда:

— Пора быть ближе к Храму.

Все это детская память запомнила и заботливо отложила на полочку. И вот эта информация понадобилась. Зачем? А может, об этом напомнило всемогущее существо, благодаря которому все мы живем на свете, и только оно вправе распоряжаться нашими жизнями?

Долго лечили Сашу. Организм, который дали ему родители, выстоял. Но вышел он из госпиталей инвалидом.

Съездил на родину. Совсем недавно она манила к себе лесной опушкой, таежной речкой, дорогой, бежавшей по проселкам, кустами черемухи в белом наряде, синевой воды и небес. Сейчас же приехал, словно на похороны. Все сжигалось и вырубалось под водохранилище. Губили самое родное и дорогое. На высокий Красный Яр перенесли деревенское кладбище. Скоро вода все закроет: и деревню, и поля, только могилы останутся на острове, а волны рукотворного моря