Тишина в моей комнате сводит с ума,

В ней даже не тикает стрелка будильника.

Завешены окна, стоит полутьма ―

И тени на стенах сидят от светильника.

Не знаю, зачем пишу это. Не знаю, для кого. Сама уж точно не стану перечитывать. Наверное, снова надеюсь на что-то: что мне полегчает, если выплесну эмоции; что боль притупится, если смогу выговориться; что сумасшествие не настигнет меня, если продолжу повторять, что сидящие на стене демоны ненастоящие. Я устала надеяться, устала ждать. Ни к чему хорошему это не ведёт. И время не лечит раны, не притупляет боль, лишь заставляет забыть. Но если нечаянно вспомнить ― уродливый рубец отзовётся адской болью.

А мои чувства, мою обиду и злость, не перекричать. Я ненавижу Тима за то, что он меня обманул! Обещал две недели, но ушёл раньше. И ненавижу себя за то, что смею обвинять его в смерти. Это так мелочно, так эгоистично, чёрт возьми, что даже смешно! Как будто лишняя неделя могла что-то изменить! Нет! Лишние встречи принесли бы лишние тревоги, лишнюю боль. Слепая надежда, чудовищное ожидание, грызущие чувства ― это так изматывало, что невозможно было ясно мыслить. И, наверное, хорошо, что всё закончилось раньше. Зачем продолжать долее эту пытку?

Главное, ему больше не больно. А я… переживу.

Глава 14

Яна легла рано, но долго не могла уснуть, ворочалась на мокрой от пота постели, жалобно хныкала, злобно рычала. Откидывала одеяло, накрывалась с головой, яростно взбивала подушку, но не могла удобно устроиться. В конце концов вымоталась и провалилась в бесцветный сон, но проснулась уже на рассвете. И как бы ни пыталась погрузиться в объятия спасительного сна, не смогла. Приняла душ, заварила травяной чай и уставилась в окно. Новый день разгорался с удвоенной скоростью, будто силился скорее доставить порцию очередной боли. Но ветер не был с ним заодно, он успокаивающе гладил по щекам невидимыми руками, осушая тонкие дорожки слёз.

Задумчивая и угнетённая, Яна ходила по комнате, собирала бумагу, фантики. Прибрала на столе, вымыла кружки, расставленные по всей квартире. Выбросила высохший букет тимьяна и спрятала за книгами их совместное с Тимом фото.

Неожиданная злость прозвучала в голове будто протест. Яна вытащила из шкафа недлинное чёрное платье с кружевным воротником, надела его и кружевные чёрные перчатки, что купила накануне. Долго смотрела на своё отражение, слегка накрасила ресницы водостойкой тушью и тщательно расчесала пахнущие лавандой волосы. Выглядела она отчаянно красиво, и её ярко-зелёные глаза молили о помощи так же, как глаза Сони в день её свадьбы. Им обеим пришлось побывать там, где они быть не хотели: Соня вышла замуж за едва знакомого мужика, а Яна собиралась на венчание Тима со смертью.

В половине десятого приехало такси. Яна окинула комнату растерянным взглядом, будто боялась что-то забыть, надела солнцезащитные очки и резко остановилась у самой двери. Потом вернулась в кухню и любовно извлекла из мусорного ведра засохший тимьян и положила его на стол.

Все великие умы единогласно заявляли, что снежный вирус незаразен, однако выдать тело было никак нельзя, так что МЦБЗ, где проводили вскрытие, выдал дешёвую урну с пеплом. Её и предстояло захоронить на местном кладбище под весёлый щебет птичек.

Как всё прошло, Яна бы не вспомнила даже под самыми страшными пытками. Её трясло от холода, но она не плакала. Смотрела в невидимую точку пространства стеклянными глазами и не реагировала на слова и прикосновения. В какой-то момент она обратила внимание на мать Тима, которая рыдала безутешно, завывая так отчаянно, что Яна чувствовала себя последней тварью за то, что не раскрыла ей правды. Когда она видела сына последний раз? А теперь не могла обнять даже его труп. И от обиды и жалости Яна тихо заскулила и заплакала.

С трудом дождавшись конца церемонии, которая и без того длилась недолго, Яна хотела ускользнуть, никем не замеченная, но её кто-то подхватил под локоть, загрузил в чёрный микроавтобус, и она вместе со всеми приехала в столовую на поминки. Стол был накрыт щедро, пахло вкусно, но от аппетитных ароматов тошнило. Яна молча смотрела в свою пустую тарелку и дрожащими руками комкала салфетку, дожидаясь возможности уйти. Наверное, она могла уйти в любое мгновение и никто бы не заметил её отсутствия, но ей казалось неправильным сбегать от чужих взглядов. Особенно, когда душа тщетно искала поддержки и оправдания.

Время тянулось, как самые беспросветные годы, люди пили — напивались, — послышался неуместный хохот, пока другие вспоминали, каким Тим был чудесным ребёнком. Но Яна не слышала слов, только чавканье, бульканье и стойкий запах водки.

Оглядевшись, она ужаснулась и вдруг ощутила себя чужой в кругу скорбящих лиц. Она чувствовала себя бесконечно виноватой за то, что всё знала и послушно молчала по велению Тима. За то, что украла все его последние мгновения, не поделившись ни с кем. Лучше бы обо всём рассказала его матери, ведь самой приходить на эти свидания ей с каждым разом становилось всё сложнее.

Вздрогнув от лёгкого касания, Яна быстро взглянула на своё плечо: на нём лежала белая пухлая ручка с аккуратным, ярко-жёлтым маникюром. Подняв глаза, Яна вымученно улыбнулась девушке с кудрявыми тёмными локонами. Это была Светка, старшая сестра Тима, с которой они виделись в последний раз лет семь назад.

Светка молча села рядом на внезапно оказавшийся свободным стул. Всё время там сидел большой усатый мужик, вроде двоюродный дядька Тима, которого Яна видела впервые и сразу невзлюбила за пошлую неуместную улыбку и омерзительный запах изо рта.

— Ты его нашла? — спросила она тихо.

Яна едва нашла в себе силы кивнуть. Ей стало неловко, будто её уличили в чём-то постыдном. Почему она оказалась в его квартире? Или, почему у неё оказались ключи от его квартиры? И хоть это вообще не имело роли, Яна отвела намокшие глаза и густо покраснела.

— Ты знала? — продолжала Светка сыпать соль на гниющие раны.

В этот раз Яна сидела неподвижно, напряжённо всматриваясь в свою тарелку. Сердце билось так быстро, что было даже больно, голова шла кругом, и воздух застревал где-то в горле, по капле протискиваясь в сжатые лёгкие. Ещё чуть-чуть — и она, разрыдавшись в голос, во всём признается и будет вымаливать прощение за то, что по дурости утаила правду.

— Я ведь приезжала к нему, — сказала Светка, всхлипнув. — Он ничего мне не