Не замечая дружеских похлопываний по наплечникам, приветственных кликов и приглашений выпить, я откинул полог своей палатки и шагнул в прохладный полумрак.

И вот здесь на меня свалилось отчетливое, как удар утюгом по морде, ощущение, что всё изменилось. Не тот запах, не то освещение, да и вообще это не моя палатка! Может, ошибся адресом? Зашел, в растрепанных чувствах, к кому-то другому?

В своих покоях каждый имел право создавать обстановку по вкусу: у кого-то джакузи с вечными девочками, у кого-то тренажерный зал…

Выглянув наружу – удостовериться – я не увидел ничего. Исчезли мириады палаток, рвов, стены копий, исчезли армии ахейцев и троянцев, в данный момент, по идее, заключивших перемирие для совместной пьянки; исчезли стовратные, облицованные мрамором стены Трои… Вне палатки была пустота. Сосущая голодная бездна.

Я поспешно задернул полог. Нужно добраться до точки выхода и покинуть сглючившую программу…

Когда я обернулся, на топчане из деревянной рамы и натянутой на него конской шкуры сидел Платон. Одетый почему-то в толстый набивной халат – такие носят кочевники, погонщики маленьких лохматых лошадок. Лицо брата украшала тощая – три волосинки в шесть рядов – бородёнка и такие же мерзкие усы. Кожа – смуглая, с множеством морщинок у глаз. Будто он всю жизнь провёл на солнце…

Пальцами правой руки Платон перекатывал бусины чёток. Белые чередовались с чёрными в строгом порядке – даже здесь братец не изменил своей педантичности.

– Сколько лет было отцу, когда он умер? – спросил Платон-монгол и перекатил четки. Щелк-щелк.

– Серьёзно? – вопросил я. – Тебе ли не знать…

– Так же, как и тебе. Если ты мой брат.

– Ясно… – я усмехнулся. У отца было два паспорта. Настоящий он держал в сейфе, а жил по поддельному, в котором возраст был указан на пять лет старше, чем на самом деле. Но мы знали, сколько ему лет. – Сорок семь. Отцу было сорок семь.

– Здравствуй, брат.

Шлем вдруг сделался тяжелым, больно сдавил щеки и затылок, в нём стало жарко и трудно дышать.

– И тебе того же, – буркнул я, сдирая шлем, нагрудник, поножи – избавляясь от всего, что напоминало о битве. – Ты раньше не мог появиться? – спросил я, заглушая грохот падающего в угол снаряжения. – Некоторые как бы волнуются.

– Прости, – пожал плечами Платон. В руках его сама собой возникла пиала, над ней взвился тугой завиток пара. – Было не до того.

– Не до того? – я медленно сатанел. – Мать с ума сходит. Меня вот выдернула… С работы твои дружки приходили… Да ты вообще понимаешь, что натворил? – я чувствовал, что теряю контроль, но остановиться не мог. – Да меня чуть не убили из-за тебя! Я сам чуть не стал убийцей…

О том, что тот тощий Хирург всё равно не жилец, я старался не думать.

– Именно поэтому я и не мог выйти на связь.

Я хотел спросить: – из-за того, что я чуть не стал убийцей? Но промолчал. Вместо этого прокрутил весь разговор с точки зрения Платона…

– Технозон. Что ты с ними не поделил? И кстати, зачем ты связался с Анонимусами? Жить надоело?

– Ты задаёшь не те вопросы, – спокойно сказал Платон и отхлебнул из пиалы.

Я постарался успокоиться. В этом он весь. Мой аутичный братец… Руганью, упрёками от него ничего не добьёшься. Только логикой.

– Зачем ты влез в игру? – спросил я. Просто так, чтобы отвлечься. Нужно было собраться с мыслями.

– Это не игра. Я создал этот мир специально, чтобы поговорить с тобой.

Я присвистнул. Столько усилий лишь для одного разговора? Ну, по крайней мере, прояснились некоторые моменты. Чересчур правдоподобные текстуры… Шрам на морде Агамемнона, например.

– Значит, я не победил Гектора во второй раз, – сказал я. Глупо, но почему-то именно этого было жаль.

– Ты и в первый его не победил… – хихикнул Платон-монгол.

– Значит, это был ты? Лицо в шлеме Гектора… Я думал, у меня крыша едет.

– Это был я. Хотел поговорить. Но ты слишком быстро вышел в Минус.

– Мог бы что попроще придумать. Позвонить, например. Или письмо отправить.

– Не мог. За мной следят и я не могу оставлять никаких следов. Ни в Плюсе, ни в Минусе.

– Кто следит?

В первый раз я заметил, как старший брат колеблется. Бескомпромиссный – главное его качество. Сейчас оно дало сбой.

– Слушай… – вдруг вернулось подавленное чувство ответственности. – Ты не ссы. Придумаем что-нибудь. Привлечем этих твоих анонимусов, еще кого-нибудь… Мы тебя вытащим. Я обещаю.

– Есть… кое-что еще.

Пиала пропала. Чётки сделали – щелк-щелк – свой ход. Чёрный камень, белый камень…

– И что это?

– Не могу сказать.

Я старался говорить спокойно. Дышать ровно. Если я начну орать, Платон просто уйдёт. Как делал это в детстве…

– Чувак, если ты не скажешь, я не смогу тебе помочь.

– Сейчас это не важно. Пока Акира справляется с моей защитой лучше, чем это сможешь сделать ты.

Я подавил раздражение.

– И к чему тогда весь этот сыр-бор?

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

Вот так всегда. Платону плевать на других. Он не задумывается о том, что отрывает кого-то от важных дел. Просто выдергивает из личной жизни, как цветок из клумбы, и отдаёт приказ.

– Вот так просто, да? Играешь в свои игры, а когда тебе что-то нужно – манипулируешь людьми, добиваясь своего. Тебе плевать, что я НЕ ХОЧУ. Плевать, что я занят другими делами. Тебе приспичило – и вот он я. Со сломанной жизнью из-за того, что тебе понадобилось принести чашку чаю с кухни.

– Но это важно, – чётки щёлк-щёлк…

– Да насрать мне на твою важность! – я всё-таки сорвался. Сказывалось отсутствие практики… – Ты что, не понял, почему я перестал с тобой общаться? Почему десять долбаных лет страдал всякой фигнёй, лишь бы держаться подальше от тебя. Я больше не хочу быть твоей пешкой. Не хочу исполнять твою волю. Всё. Баста. Стойкого оловянного солдатика бросили в печку.

– Я понимаю, почему ты ушел.

– Что? – до меня не сразу дошло, что он говорит.

– Я знаю, что ты ушел из-за меня. Ты не хотел быть оловянным солдатиком. И я уважал твоё желание все десять лет.

– И что же изменилось сейчас?

– Всё.

Я опустился на пол. Садиться рядом с братом на кровать не хотелось, а стоять посреди комнаты надоело. Сидя будет легче успокоиться…

– Так, – кивнул я.

Если Платон говорит "всё изменилось" – это вовсе не метафора. Он абсолютно конкретен.

– Знаешь, я тоже изменился, – продолжил брат. – Повзрослел, стал больше понимать… Я больше не использую людей в качестве кукол, – я скептически усмехнулся. – Я создал себе других. Более совершенных. Послушных. У них нет личной жизни и я их ни от чего не отрываю… – в голосе брата была горечь.