Осознание ощутимо горчило на губах. Следом пришла мысль – взрослая и тоже горькая. Два разных несовместимых мира. Две линии, которые никогда не сойдутся. Времени у Мая не так уж и много. Что там до Июля – всего ничего, один месяц. Надо успеть взять.

Все.

И не о норковых шубках речь. Ей нужен он весь – столько, сколько достанется. И нельзя терять ни дня.

Майя не могла решить, с кем составить разговор раньше. И решила начать там, где проще. Там и в самом деле оказалось несложно. Мама поохала, конечно. Как же это так – ее девочка пойдет жить в общежитие, потому что иначе никак не сохранить комнату подруге Ане, которой по семейным обстоятельствам надо уехать на родину, в Смоленск. Но папа сказал твердо: дружба – это святое. Другу надо помогать – это раз. И уже вполне можно привыкать к самостоятельности – это два. Мама слегка опешила от такой решительности главы семьи. Майя – тоже. Но причина дочернего удивления была иная. Майе показалось, что отец не вполне поверил ее рассказу, и решение принял, исходя из каких-то собственных соображений. Но, главное – дал добро. Дело за Июлем.

Уже выпита третья чашка ароматного черного чая. И гора фантиков на столе уже очень заметна. А Майя все никак не может решиться на разговор, хотя точно знает, что Илья сейчас думает о том, как бы отвезти свою гостью домой, вернуться и лечь спать.

Извини. У меня другие планы. Сейчас, только с мыслями соберусь.

– Знаешь… у меня родители через три дня уезжают в гастрольный тур. На два месяца.

Это была домашняя заготовка. Майя придумала ее еще вчера. Но все равно выговорить оказалось трудно. Она сделала глоток, но для чая больше не осталось места в желудке, который отчего-то противно сжался.

– Куда направляются? – спросил Июль спокойно. Интереса ровно столько, сколько положено хорошо воспитанному человеку. Эти его безупречные манеры Майю в последнее время бесили. Ужасно бесили.

– Китай. Сначала гастроли, а потом папу просят почитать лекции еще. В Шанхае, – врать – так врать. Чего мелочиться?

– Они едут вместе?

– Да. У них программа для двух роялей. Шостакович, Гершвин, Метнер, Рахманинов.

Майя не знала, откуда берется все это в голове. Просто вываливала на него как можно больше информации. Чтобы сбить с толку. Хотя сбить с толку Илью Юльевича – утопия.

– А мамин бас? Он ее отпускает на два месяца? – кто бы сомневался, что Илья что-то упустит. Что-то забудет. Он на это просто органически не способен.

– У него сейчас новая постановка. Будет петь Кончака. Репетиции, костюмы, все дела. Только не спрашивай где – я не помню. Знаешь… – Майя подперла щеку рукой. Вранье стало утомлять, а уверенность в том, что дело выгорит, стремительно таяла. – На тебя свистулька благотворно влияет – ты стал гораздо более живо интересоваться музыкой.

Скупая улыбка, глоток чая.

– И кто же за тобой будет присматривать эти два месяца?

Ей пришлось спешно брать себя в руки, чтобы не выдать радость. Дождалась-таки нужного вопроса! Собралась, вздохнула жалостливо. Призвала на помощь все свои актерские способности и выдала взгляд Бэмби:

– Никто.

Он молчал. И Майя вынуждена была продолжать:

– Я не знаю, что буду делать. Я никогда не жила одна. Наверное, пора начинать. Но… – указательным пальцем обвела окружность белой чашки. – Не хочу жить одна.

Ответ прозвучал после паузы. И – можно было спорить на что угодно – в нем слышалась ирония, несмотря на серьезное лицо.

– Май, и не проси. Я не перееду к тебе.

Ей оставалось только хлопать ресницами – благо, было чем.

– Нет, что ты! Если бы я и могла о чем-то просить, то…

Ответа нет. Пауза. Длительность – максима. Снова приходится продолжать. Щеки уже горят. Очи долу. Запинаясь:

– … Можно, я поживу у тебя, пока… ну, чтобы не одной… я… нам же хорошо… то есть, мне казалось, тебе со мной удобно и… Я не буду мешать, правда!

Она все-таки вконец растерялась. И не знала, куда деть взгляд и пальцы. И смотрела на его, отставившие в сторону чашку.

– Хорошо. Только, Май, иногда я возвращаюсь поздно, часто – работаю дома. Очень прошу не ходить в кабинет – там важные документы. И тебе надо познакомиться с Еленой Дмитриевной.

Майя перестала понимать, что Июль говорит, после слова «Хорошо». Просто перестала соображать, потому что все внутри затопило осознание: «Он согласился!!!».

Илья встал, давая понять, что разговор окончен и пора в путь. Но для Майи разговор только сейчас начался. Для нее сейчас ВСЕ началось. Неужели она, в самом деле, будет жить с НИМ?! В его квартире?!

Разумеется, Майя повисла у Ильи на шее. Что-то шептала, туда же – в шею. Что-то вроде спасибо. И упивалась ощущением его ладоней на своей пояснице.

А потом они все же оказались в прихожей. Помогая надеть ей пальто, Июль спросил негромко:

– Как отнесутся к этому твои родители?

Она сейчас не могла придумать верный ответ. Сейчас вообще соображалось с трудом.

– Я улажу с ними, все будет хорошо, – а потом вдруг внезапно все-таки включилась голова. – Ой… А кто такая Елена Дмитриевна?!

– Женщина, которая ведет домашнее хозяйство.

Майе осталось только кивнуть. Ничего, разберется по месту.

Ей так и не поверилось, что переезд – реален. Но вот – он. Вот-вот. Дома никого нет – Майя специально договорилась с Июлем так, чтобы он приехал в тот день, когда родители заняты оба вечером. И вот Илья приехал.

И очень выразительным взглядом смотрит на то, что в ее руках.

– Здесь ноты! – Майя вручила Июлю чемодан. – Подожди еще пять минут, хорошо?

А потом они пристраивали в бездонный багажник «мерседеса» пюпитр и чемодан. Скрипку Майя взяла с собой в салон.

В машине осознание пришло полной мерой. И начался нервный тремор. Ей было тесно в автомобиле – несмотря на весь простор салона. Хотелось вон, на воздух, и быстрым шагом, а то и бегом – до его дома. Но вместо этого черный седан вальяжно катил сквозь февральский вечер. А она задыхалась. Пока по радио не зазвучали задорные аккорды и живой голос. То, что надо! Майя принялась подпевать про простую русскую девушку, водку в крови и медведей. Странно, что нет ни слова про балалайку.

Пела увлеченно и вдохновенно. После третьего припева мужская рука невозмутимо переключила радиостанцию. С чего вдруг?! У Майи хороший голос и прекрасный слух! Чем не угодили?

– Радиоспектакль "Тяжелые дни", – ровным дикторским тоном отозвалось радио. – Пьеса «Сцены из московской жизни» в трёх действиях Александра Островского. Написана в 1863 году, – продолжал вещать безразличный голос.

Скучно как-то. При всем уважении к отцу русского театра – музыкального сопровождения маловато.