Она даже подтолкнула коробку в его сторону. Илья посмотрел на конфеты, а Майя почувствовала, как нарисованный тонким грифелем контур его злости стал понемногу растушевываться.

– Боюсь, здесь слишком много счастья для меня одного. Разделим пополам и растянем на несколько дней. Чтобы тебе не пришлось каждый раз показывать паспорт при покупке конфет.

Неожиданная мягкая ирония в его словах заставила облегченно рассмеяться.

– Договорились. Тогда я сделаю чай, пока ты не передумал! – Майя легко вскочила на ноги.

А потом, под шум закипающего чайника смотрела на его темноволосый затылок, на плечи под белой рубашкой. Ужасно не хватает прикосновений. До зуда. Не тех, на шоколадном атласе, а вот таких – простых, обычных. И нет сил с собой бороться.

Ее рука немного терялась на его плече. Майя на секунду прижалась губами к макушке. И туда же, в макушку, спросила.

– Хочешь, я научу тебя особому способу есть конфеты?

Собственная смелость даже испугала, но убрать руку не успела. Он накрыл ее своей ладонью и сжал.

– Хочу.

***

Илья не спал. Глаза привыкли к темноте. Он лежал и смотрел на Май.

Счастлива ли она?

С ним – счастлива?

Там, на кухне Майя рассказывала про конфеты и гормоны счастья и как-то неожиданно и совершенно по-взрослому сгладила его досаду. Но на вопрос не ответила.

Маленькая Май. Она была так юна, что спящей казалась похожей на ангела.

Илья поднял руку, желая прикоснуться… но так и не прикоснулся – побоялся разбудить.

***

Севка отомстил ей за всё, за все прегрешения – и настоящие, и мнимые. Когда с резко побледневшим лицом и глухим стоном свалился в проход между партами прямо на истории исполнительских стилей. Крики, шум, опешивший профессор. Первой сообразила не Майя, а кто-то из парней. И вот уже звонят в «скорую», Севке поднимают голову, а он стонет и держится за живот.

Майе никогда в жизни до этого не было так страшно. А оказалось – острый аппендицит. Когда Севу уже несли в сторону выхода, он ей кричал, приподнявшись на носилках: «Майка, контрабас! Будь другом, забери!». А фельдшер орала на Севку, чтобы он немедленно лег.

Майю с инструментом пустили только в третье по счету такси. Она чувствовала себя шулером Фуксом с Врунгелевской «Беды». Уже дома выяснилось, что не только таксисты относятся к контрабасам с подозрением.

Июль разглядывал футляр, чуть склонив голову набок.

– У нас новый дизайн в гостиной?

– Представляешь, Сева загремел в больницу! Аппендицит, – Майе срочно надо было с кем-то поделиться новостью. Все случившееся стало для нее самым настоящим потрясением. – Час назад прооперировали – я звонила его бабушке.

– Я так понимаю, переел пирожков, – ее слова не произвели на Июля ни малейшего впечатления. – А что ЭТО, – небрежный кивок головы, – делает здесь?

– ЭТО – его инструмент! – Майя решительно не понимала, почему он не понимает. – Не мог же Сева взять его с собой в больницу! Ему не до того было, знаешь ли.

– И ты решила взять шефство над контрабасом? А нельзя его куда-нибудь… переставить? Или отвезти домой к родителям? Почему именно здесь?

– Сева завтра из больницы сбежит, если не будет уверен, что с его контрабасом все в порядке! – Майе уже хотелось ногой притопнуть – ну что же тут непонятного?! – Севка живет с бабушкой, а она уже очень старая, ходит с палочкой и неважно видит к тому же. Если она ненароком уронит инструмент – будет ужас полный, потому что это расстроит его. Контрабас тебе мешает? По-моему, он очень красивый, – Майя нежно погладила крутой бок. – Не считая царапины сзади – это мы с Севой снова на спор. Хочешь, покажу?

Июль скептически разглядывал обшарпанный предмет у стены.

– Ты считаешь этот футляр красивым? Тебе явно должно нравиться современное искусство. А в чем состоял спор?

Нет, тут словами не объяснишь! Надо показать.

– Футляру двадцать лет и он страшный. А вот контрабас внутри – красивый! Смотри…

Севка бы ее убил, если бы увидел. Но он сейчас в реанимации, а Майя будет очень аккуратна. Аккуратно откроет металлические застежки, повернет крышку, прислушиваясь к знакомому скрипу верхней петли, которую Севка все грозится смазать, но не делает этого. И очень-очень осторожно и с большим трудом достанет инструмент. Какие пятнадцать килограмм? Все двадцать! На головку грифа даже Июль смотрит немного, но снизу вверх. И, кажется, в его взгляде появляется интерес. А Майя медленно поворачивает контрабас вокруг своей оси.

– Мы с Севой на слабо нацарапали инициалы на инструментах. Я на скрипке, он на контрабасе. Гвоздем. Видишь – это типа буква В. Не очень похоже, но моя М еще хуже. Как на меня тогда кричал папа – до сих пор помню! Единственный раз в жизни кричал. Что я варвар и вандал.

– А сколько лет контрабасу? – Илья внимательно рассматривал царапину.

– Немного, лет пять, – Майя обвела пальцем след гвоздя. Хоть потрогает Севкину прелесть, пока хозяину не до своей собственности.

– А твоей скрипке?

– Чуть постарше. Севе новый контрабас купили в выпускном классе. Он чуть с ума не сошел, пока приноровился к инструменту, – Майя улыбнулась воспоминаниям. Школьные годы казались сейчас далеким прошлым. – Зато теперь – не надышится, и глаз с него не спускает. У них полное единение.

– А у тебя как… с единением? – во взгляде Июля читалось легкое недоумение.

– Тоже полный порядок, – Майя широко улыбнулась. Ей ужасно льстил его интерес. И вопросы. Ужасно просто. И волновали. – Моя скрипка – это продолжение моих пальцев. Часть меня. Поэтому я ее тоже никогда не отдам в чужие руки.

– То есть она у тебя на всю жизнь? – Илья продолжал спрашивать с каким-то странным упорством. – Вот та, что сейчас лежит в футляре?

Майя задумалась над ответом. Так вот, размышляя, убрала контрабас обратно на место, закрыла застежки. И пристроилась почему-то рядом, на пол, привалившись спиной к стене. Как бы объяснить? Особенно если твой собеседник – не музыкант. Свистулька – не в счет.

– Каждый инструмент – настоящий инструмент, а не фанера с болтами – индивидуален как отпечаток пальцев. И есть твои и не твои инструменты. Известны случаи, когда знаменитые скрипачи отказывались играть на не менее знаменитых скрипках, потому что… Ну, не совпадаешь ты с инструментом, будь он хоть Страдивари, хоть Гварнери, хоть Амати. Скрипка – это не сумочка, ее не выбирают под платье или место, куда планируешь идти. Это…

Она раздраженно взъерошила волосы. Не то. Не те слова. Не так!

– К своему инструменту привыкаешь, и он становится частью тебя. А иначе играть по-настоящему невозможно. Так что моя скрипка со мной надолго, до конца обучения и на первые годы работы – точно. А потом, может быть, заработаю на что-нибудь покруче. Если смогу.