осенило, я вспомнил про большой и гостеприимный флэт Саши с его «Деревянным колесом». Мы направились туда. У Саши Тигра довольно часто проводились квартирные сейшена всяких музыкантов, и чаще всего его собственной группы неэлектрических народных инструментов, которая, однако, играла собственную, особую музыку. Преимуществом его квартиры являлось то, что она была в центре (а жило и тогда в центре уже крайне мало нашего народа), что он жил без родителей в трехкомнатной просторной квартире старой планировки и что у него, куда ни глянь, везде были расставлены и развешаны всякие инструменты для извлечения звуков.

Так вот, когда мы поднялись на его пятый этаж, дверь нам открыла молодая американка. Самого хозяина дома не было. Мы сделали вид, что нас тут давно ждали, и попросту ввалились внутрь всей толпой человек в тридцать-сорок. Мы и замерзли, и устали. Вольготно развалившись по всей квартире, стали попивать чаек, любезно предложенный воспитанной хозяйкой, а потом и бесцеремонно самостоятельно опустошать холодильник и прочие съестные припасы и осматривать и ощупывать все эти рожки, скрипки, гитары, колокольчики и гусли. Потом согревшиеся гости стали пробовать играть на этих инструментах, и мало-помалу получилась импровизированная группа, которая распевала хипповые и прочие приходящие на ум песни. «Наша крыша – небо голубое, наше счастье – жить такой судьбою…»[28] Это про наш-то климат… Скучавшая до нас в одиночестве подруга хозяина была в полном восторге. Я просидел там несколько часов и одним из первых поехал домой. А тусовка попросту зависла там дня на три, и когда я заехал на третий день, там оставалось еще с десяток человек, причем кто-то уже приударял за иностранкой. Не знаю, что сказал вернувшийся хозяин, но догадываюсь, что ничего доброго. Ту иностранку я потом встречал в компании кого-то из тогдашних зависальщиков.

Из моих записей того времени: «Из флэтовых сейшенов мне приходилось бывать на Юрии Наумове, Кинчеве, Цое, “Деревянном колесе”, Папе Леше, лидере “Крематория” Армене Григоряне (происходило у Майка Якутского на Кропоткинской, там же, где через несколько месяцев провалился концерт Гребенщикова, организованный Юрием Кацманом). Кацман потом, в 1989-м продавал билеты на какой-то концерт на Арбате и, увидев меня, пытавшегося там рисовать портреты, стал через мегафон создавать мне рекламу, которая не возымела действия.

В 1986-м я специально ездил в Питер на концерт “Зоопарка” с Майком Науменко в рок-клуб, но качество то ли колонок, то ли электрических контактов было такое поганое, что слышны были только треск и шум, и ни одного слова я не разобрал. В эту же поездку поутру я собрал в “Сайгоне” всех имеющихся в наличии тусовщиков и повел их в Эрмитаж. На билетах сэкономили благодаря удостоверению учащейся худучилища Принцессы и одолженному мне каким-то музыкантом из группы “27-й километр” удостоверению студента Института культуры».

Далее там же про годы 1987–1989-й: «Многие тусовочные музыканты избрали местом своих сборов ДК “Москворечье”, где была джазовая студия, и многие из наших в 1985–1987 годах учились там дуть во флейты, стучать в барабаны, кричать, мычать и проч. Бывали там и концерты, где учащимся в студиях давалось право проходить на них с заднего входа без всяких билетов. Бывал там и Чекасин, дуя свой излюбленный номер одновременно в два саксофона».

Сергей Курехин и Сергей Летов

Музыкой назвать это было сложно, но всем импонировали усилия, от которых он сгибался пополам и чуть ли не по полу катался… Видимо, там же проходил джазово-авангардный сейшн с Сергеем Летовым, Сергеем же Курехиным и Сережей Африкой (три Сергея, ССС), который, когда уставал стучать, начинал очень уморительно ходить по сцене с длиннющей водопроводной трубой. На бис при этом игралась лезгинка… Дурачились, в общем, по полной.

В Олимпийской деревне шли концерты Чекасина, и почетный первый ряд занимали волосатые. Впрочем, громкие визгливые звуки саксофона были невыносимы, и все потихоньку перетекали на задние ряды…

Из пипл-бука: «Раньше, да и сейчас самые большие тусовки собирались на музыкальные сейшена, как на Западе (на Вудсток вроде полмиллиона приехало, а еще два миллиона не доехало). Только в 70-х выступления групп не как копирок популярных западных групп на танцульках-дискотеках, а самостоятельного творчества для слушания были реже, поэтому и народ собирался весь, ехали черт-те куда в глухое Подмосковье, где зачастую выдерживали сражения с местными. Народ со Стрита тогда был побойчее, и помахаться было делом привычным и с урлой, и иногда с ментами, которые ни дубинок, ни перцового газа, ни наручников еще не носили. Билеты на всякие “Машины времени” стоили немало, рублей по пять. В Питере с огромными трудностями, как мне рассказывали, Гене Зайцеву удалось организовать рок-клуб, и это в городе, где к волосатым и прочим неформалам относились суровее, чем в Москве. Теперь, когда рок-клуб расцвел, его возглавили какие-то комсюки, и Гену там не жалуют (это все по рассказам). Похожую историю мне рассказал Бодлер об одном системном энтузиасте, открывшем литературное кафе в Москве, куда его самого теперь не пускают… Зайцев с братом одними из первых в Союзе доставали диски и записи “Битлз” и распространяли не только в городе, но и по всей стране. Саша Художник, наш заядлый битломан, говорил мне, что Гена когда-то написал письмо Леннону, и тот ответил ему диском с автографом.

В Симферополе проходил рок-фестиваль примерно 10–15 июля 1987 года, и волосатых понаехало больше сотни.

Прежние времена с легендарными группами “Рубиновая атака”, “Високосное лето” и “Машина времени” вспоминают как настоящий советский андеграунд. Я из этих трех слышал только “Машину” в общежитии энергомашиностроительного факультета МЭИ в 1978-м, которую туда притащил мой одногруппник Вадик Кузьмин. Играли опять-таки очень громко, потом еще извинялись, что без клавишника».

Добавление от Диогена: он помнит, как провожали во Францию Диму Певзнера (которого я никогда так и не увидел, хотя он жил одно время в башне того самого замка, где я Гребенщикову устроил концерт в 1995-м) в 1987 году и он играл на прощанье. И еще про один концерт Цоя у Наташи Ворониной (Вороны) на Коровинском шоссе, где была такая уйма народа, что все стояли как в часы пик в метро, плотно прижимаясь сиськами друг к другу, чуть не вываливаясь с балкона и даже под балконом. Так соседи вызвали ментов, которые пришли и спросили, что тут происходит. На ответ, что тут празднуют день рождения, менты обвели помещение взглядом и спросили опять: «А тогда почему не пьете?»

Я, кстати, хорошо помню, что слушал в магнитофонной записи на бобине «И там не быть, и тут не сбыться» Певзнера, и думаю, что если бы он остался тогда, то взошел бы звездой не меньше Гребня, у которого стихи, на мой взгляд, часто совершенно невнятные.

В принципе и множество мне лично незнакомых исполнителей и групп вышло из какого-то волосато-полосатого бока хиппи и подхипков, если можно так выразиться. Мне кажется, что и Егор Летов, и Леха Паперный, и Чиж, и много всего прочего ценного из музыкальной культуры 90-х и современности тоже выросло оттуда, из контркультуры, как нас принято называть.

Гриф. Концерт Гребня и Агузаровой в рок-лаборатории

Как-то зимой Шуруп привел меня в дом рядом с домом Леши Кришнаита у метро «Проспект Вернадского». Там была берлога его большого друга, Леши Грифа, и его начинавшей сморщиваться в старушку малюсенькой красивой еще пока жены Земляники. Более неприятного человека, чем Гриф, я в те годы не встречал.

Тот же Берендей, напуская на нас чары преисподней, зазывал в гости в огромнейшую мастерскую своего отца-сезанниста, состоявшую из целого арбатского особняка, поил чаем, осторожно расспрашивал, гнал безумные телеги и угощал какими-нибудь баранками и был на самом деле робким и смешливым человеком, ничем особенным не злоупотреблявшим. А тут была совершенно другая, не напускная чернуха, настоящее царство ужаса и плесени.

У Берендея, крупного добряка с напускной адовитостью, мы просто отогревались и писали натюрморты и обнаженку с Пахомом, Пал Палычем и Сольми. Берендей светил отраженным светом своего кумира, некоего чернушника Капралова, с которым я раз встречался, но его старательное асмодейство не произвело на меня должного впечатления.