красавица абсолютно не обращала на меня внимания. Несмотря на это, я сделал Алисе предложение. Это было возле «Этажерки», и оно просто огорошило Алису. Потом на ней женился Шуруп, и тут я понял, как осчастливила на самом деле меня Алиса своим отказом!

Оказалось, что молодым бываешь только однажды, и та бесшабашность и энергия не даются дважды.

Рассказчиком отменным (и, как оказалось, писателем) был Миша Красноштан. Но редко и далеко не со всеми. Вспоминается, что многих он как-то очернял своими рассказами (гонками, как мы выражались), выдумывая какие-то гадости, а себя, как он считал, этим приподнимал. Было странно, что, имея знакомства со всей советской богемой, он опустился до нашего уличного, стритового уровня, причем и в нем он выбрал именно алкашно-угарную компанию… Был один раз случай в то самое время, когда я к Алисе сватался, что из «Чайника» на Ноге вся тусовка поехала ко мне вместе с Алисой. Очень веселая компания была. И Толик Гродненский со своим авторитетным хайром предводительствовал. Я уже тогда был против всяких, даже легких, наркотиков и предупредил пипл, что у меня ничего употреблять нельзя. Но народ раздухарился, пустил по кругу самокрутку. Я восстановил статус-кво и пошел к себе в комнату беседовать с Красноштаном. Он не только в общей компании не принимал участия, но и поддерживал меня в правах хозяина квартиры. В общем, на третий раз, уже глубокой ночью, я их всех выставил, вместе с Алисой.

Миша, чтобы сгладить мое неловкое положение, стал мне рассказывать свою жизнь, особенно тот момент, когда он сломал ноги, они начали гнить, и он решился поехать в горы на Кавказ, потом еще куда-то, чтобы там его лечили народными средствами, в частности мумиё. Про то, какие были эти лекари, которые и по-русски почти не говорили, и про обычаи тех мест, и про то, что он там выздоровел и слез с наркотиков, и какие друзья у него там завелись, и как даже хотел остаться в памирских горах, в общем, отдельная новая жизнь пошла. Он даже жалел, что обратно приехал тогда в Москву и опустился в эту клоаку…

У Миши были постоянно бегающие маленькие глазки, не вызывающие доверия, как у человека с зоны. Постоянно сальные волосы, приземистая осанка как будто желающего спрятаться человека, жесты с мизинцами, вогнутыми внутрь, провокационная манера говорить; все это никак не вписывалось в довольно обычную и нежную московскую молодежную студенческую и творческую тусовку. К тому же он постоянно как-то горизонтально не по-доброму передвигал нижнюю челюсть, что не добавляло к нему симпатии. В результате его общение сводилось к дринч-тусовке – где бы выпить… При этом упитым в хлам я его тоже не помню. Своей легендарности с красными фанерными штанами «Левис» на въезде в Москву во время Олимпиады он никак не соответствовал, да и джинсы редко носил, все больше какую-то темную грязноватую одежду, чуть не треники, и большинство его избегало. Где он жил постоянно и было ли у него свое жилье, никто не знал. Подозреваю, что тот вечер откровений, который он мне устроил, был большой редкостью для него. По крайней мере, в последующие с ним встречи он не проявлял никакой теплоты и дружелюбия, чего среди интеллигентных людей после откровений не бывает.

Концерт в Загорянке. Гребень в Манеже

Собственно, все время что-то происходило, и творческие люди, публикой которых были хотя бы частично волосатые, почувствовали послабления властей (спасибо Михаилу Сергеевичу за все, особенно за будто бы отданный им приказ после мартовского пленума: «Больше политических не сажать!») и стали вытаскивать на тусклый свет флэтов, клубов, улиц и даже учреждений свои творчество и планы. Уже пошли публикации в толстых журналах ранее запрещенных авторов, но пока еще туго и с постоянной опаской, что все может отмениться опять. Одним из эпизодов этого процесса был концерт в московском пригороде в клубе на станции Загорянка углубленного психоделика Олега Мочалова, потом нашего простого самоучки Саши Ипатия, а в конце Димы Пронина с его неизменным «Пойдемте собирать листья». Ипатий перед этим несколько раз приезжал ко мне репетировать и доводил до звона в ушах своими запилами на электрогитаре с усилителем.

Дело уже было зимой. Собирались в Загорянку на площади трех вокзалов, и кто-то из организаторов пожаловался, что денег у исполнителей нет даже на чай с булочкой, и Рулевой бросил клич собрать им деньги. Я снял свою шапку, и первым взносом был Рубченковский червонец за себя и Колю Храмова. Я это хорошо запомнил, потому что в худшие времена мы могли жить, правда ограничивая себя во всем, может быть, месяц на такие деньги. Так что этот червонец Саши был жестом невиданной щедрости! Бодренько накидали с кило мелочи и несколько бумажек, и все отправились в вагон. Было очень весело, смешили всех Макс Столповский с Ирой Аварией, но были и серьезные дяди и коллеги-музыканты с аппаратурой. Потом залезли в электричку и, случайно не промахнувшись направлением с неприятного Ярославского вокзала, весело доехали до Загорянки, где клуб был совсем недалеко от станции. Кажется, набралось в результате в холодном зале человек под сто. Терпеливо прослушали импровизированную программу убойной громкости при мученических выражениях лиц самих гитаристов. Почему-то вообще профессиональные рок- (а скорее всего, и другие, которых мне приходилось встречать гораздо меньше) музыканты – очень невеселые граждане, вечно как с бодуна. Я так и не понял, что их так напрягает в жизни, – то ли невозможность еще более высокого визжания их гитар, то ли просто отбитые громкой музыкой головы.

Я собираю деньги для музыкантов на концерт в Загорянке. В шапочке в очках Ира Авария с Максом Столповским, в капюшоне Грюн

Мочалов оттрындел свои заунывные повизгивания на какой-то только на фото западных групп виданной гитаре с двумя грифами (хотя мне показалось, что и трех струн ему много), а потом на сцену вышли Ипатий с Алексом питерским и Питом, не всегда попадавшим по струнам, и тут уже они народ взбодрили! Кажется, даже пытались еще играть Поня с компанией, но народ уже расходился. При всей вроде бы пустоте содержания, все такие события очень сплачивали пипл, способствовали новым знакомствам, доставляли положительные эмоции, давали чувствовать значимость «коллектива» и придавали смелость для дальнейших причуд. И самое главное то, что мы понимали, что возможно иное, некомсомольски-обязательное и не занудно-карьерное, как у наших сверстников и родителей, существование и общение. Что жизнь может быть яркой и свободной! Одно это делало нас самой организованной антисоветской группой населения с абсолютно своими системой координат и повседневностью.

Алекс, Мочалов и Ипатий на концерте в Загорянке

На концерте в Загорянке. Снейк, Европейский, Храмов, спартаковский болельщик Саша, спереди кто-то из архитектурной тусовки, сзади обернулся Патрик

Кстати, тогда очень трудно было узнать, где, что и когда будет происходить. И организаторы, и потенциальные зрители-слушатели обзванивали часами людей, каждому объясняя одно и то же в деталях и прося передать другим. Интернета не было, и даже простые афишки нельзя было расклеить… Все было запрещено. Поэтому, наверное, у хиппи советских особенно был популярен лозунг западных хиппи, где тоже после войны общество еще было строго регламентировано: «Запрещается запрещать!»

Например, в июле 1986 года было необычное комплексное мероприятие в Манеже, где проходила какая-то выставка, потом встречи с писателями или другими известными людьми, а в конце никем не афишируемый концерт Гребенщикова, о котором (концерте) знали только избранные, и, чтобы его не пропустить, мы должны были последние часы не выходить из Манежа, потому что обратно уже не впускали. Часов в шесть вечера собралось в конце Манежа в импровизированном отгороженном от остального пространства зале полукругом до пары сотен человек, половина из них системные, некоторые из них залезли даже на какие-то строительные леса в зале. Это было, кажется, второе официальное выступление Боречки перед публикой в Москве, и оно сопровождалось видеосъемкой и последующей статьей в газете «Собеседник» с фото нашего Ильи