Бороды на лесах. Долго ли играл Боб, я не помню, но помню, что в какой-то момент после выступления мы могли задавать в микрофон свои вопросы. Причем принимал их Андрей Вознесенский, который, видимо, и покровительствовал «Аквариуму» в Москве. Какая-то наболевшая тема или горячая дискуссия в наших кругах заставила меня задать им обоим вопрос о коллаборационизме с властями. Мол, и вы, Андрей, помните времена, когда вы, как вольная птица, читали свои стихи у памятника Маяковскому, и вы, Борис, еще недавно гордились своей подпольностью и противопоставляли себя и свой мир совку. А сейчас вы оба мелькаете по телевизору (например, в передаче «Музыкальный ринг» одна бабка отчитывала Боба за неподобающий внешний вид: «У вас из-под пятницы суббота торчит», имея в виду, что рубашка навыпуск), имеете официальные концерты, издания книг, признание властей в той или иной мере. Так до какой степени может быть такое если не сотрудничество, так взаимовыгодное сосуществование с нелюбимой нами властью? Оба вопрошаемых не особо парились с ответом и не были расположены расставлять точки над чем бы то ни было. Но событие свершилось, и некоторые бывшие подпольщики и партизаны услышали, может быть, даже упрек с нашей стороны. С моей, по крайней мере. Наши не все были согласны с постановкой вопроса, и вообще вопросы своим кумирам они хотели задавать совсем другие. Наверное, такие: «Какого цвета вы носите трусы?» или «Какой жгучести блондинок вы предпочитаете?»

Запись в пипл-буке: «В Манеже в тот значительный вечер, кстати, кроме Гребенщикова, много кто выступал: Градский (на концерты которого раньше ездили как на своего, а в тот раз в Манеже просто чуть не заплевали), Ролан Быков (он рассказывал по следам фильма о ядерной катастрофе «Письма мертвого человека», и очень умно: и фильм был актуален после Чернобыля, и Ролан играл там главную роль, переживая на себе все кошмары), Жанна Рождественская (тогда все пошли курить), какой-то старик с проектом восстановления Сухаревой башни, много Андрей Вознесенский как ведущий, Андрей Макаревич со слюнявыми романсами, Жванецкий, космонавт какой-то, еще кто-то».

Добавлю такую немаловажную деталь. И в первый раз, когда я Боречку просил устроить отдельный концерт, потому что на другие попасть нам никак легально не удавалось, и во второй раз, когда я задал острый вопрос, так как уже тогда начинались попытки властей нас приручить, Боречка очень свысока, как сейчас говорят, «через губу» если не отмахивался, то совершенно не придавал значения нам как особенной публике, из которой отчасти сам вырос, и предмету этих обращений. И я издалека, анализируя сегодняшнюю ситуацию с полным фиаско оппозиции в России и контркультуры, могу сказать, отчего это. Каждый чуточку заметный человек начинает у нас считать себя полубогом по отношению к той самой аудитории, без которой он ничто… Контрастом было его более чем скромное поведение со мной в Париже, и понятно почему: страны и языка он не знал, в городе и обычаях не ориентировался и чувствовал себя неизвестным и какой-то лишней букашкой, на которую, по его ощущению, смотрели свысока местные. Может, я не точно передаю его состояние, но вся его российская спесь слетела как пена, и он превратился в обычного человека, который хоть и будет выступать в центральном парижском театре, тем не менее не уверен ни в успехе этого выступления, ни в том вообще, насколько он соотносится с тысячелетней богатой западной культурой. И тут он говорил и отвечал долго, откровенно и вообще интересно. Потому что в чем-то тут я ему был ровня. В российской же нормальной обстановке эти знаменитости вообще не считают обычных людей за тех, с кем надо разговаривать. Они должны быть только их почитателями, фоном, оттеняющим их блеск, несмотря ни на какие достоинства этих людей. То же с «говорящими головами» на закрытом ныне «Эхе Москвы», даже с ординарными ведущими и дикторами. Когда люди дозванивались им (мне, правда, не удалось ни разу из трех попыток) и старались что-то объяснить, дополнить, их резко и грубо обрывали такие вот небожители: «Вы вопрос задавайте!», как будто у них на все вопросы имелись готовые ответы, и обычным людям более 30 секунд не давалось на высказывание и ничего, кроме вопросов, говорить не дозволялось. Во Франции есть две разговорные в основном радиопередачи, рядом на шкале стоящие, и при этом одна крайне правая, а другая крайне левая по политическому спектру, где ведущими выступают часто известные писатели, депутаты и люди, имеющие в своей жизни достаточно нерадиозаслуг. Так там, когда слушатели звонят, им позволяется говорить достаточно долго, иногда по 15–20 минут, и, как правило, никаких вопросов никто не задает, так как слушатели зачастую бывают гораздо умнее, логичнее, информированнее и интереснее ведущих. А в России эти ведущие и «гвозди» программ на улицах и в магазинах несут надменные лица постоянно занятых и торопящихся куда-то людей, причем улыбнуться и выслушать могут только кого-то тоже известного. Просто чинопочитание и гонор повсюду, даже в якобы демократических кругах. Пока это в России не закончится, не ждать нам других, более значительных перемен.

Приложение к части 1. Дневник 1984 – начала 1986 года

11 февраля 1984 г. Неделю назад «тусовались» с Крокиной компанией на Кировской, зашли в чайную. Взял у Кроки для наших художников из цехов (АЗЛК) «Pif» ы (французские детские комиксы).

16 апреля 1984 г. Понедельник. В субботу я, Эйт (Оля Спиридонова – подруга Кроки) и девочка из Минска попали в «Березу». Выпутались, поехали к Кроке (подвал в Измайлове) смотреть его работы и есть торт Сальпетра, который его привез в честь своего дня рождения. Я остался ночевать (в мастерской в подвале у Сергея).

‹…› Хожу на этюды и в студию Сухинина (в ДК завода АЗЛК). Крока сказал, что я не иду, а бегу вперед.

6 июня 1984 г. Крока приехал с Кавказа, – я звонил его маме, – она вспомнила меня как «красивого мальчика».

1 июля 1984 г. Воскресенье. В Строгановке вчера встретил двоих хиппей, с которыми сидели в ДНД[30] «Березе» на Пушке.

13 августа 1984 г. Понедельник. В этот четверг возвратился из Риги, куда поехал с Крокой (Леша Диги (Ной), гитарист, сошел в Волоколамске). Выехали в среду 1 августа. Устроили себе проводы в мастерской Кроки. Были Кузнечик (Щелкунчик), первая «жена» Кроки (Леля) и Карина.

Ехали в поезде бесплатно. Я совращал Сандру, латышку-проводницу, а Крока в соседнем проводницком купе спал и просыпался, чтобы сказать, что талант должен быть голодным, но гению немного можно, и получал еще еду. Одеты мы были в свитера без рубашек, в значках, с хипповыми сумками, Крока со всякими фенечками на шее и проч.

С Сандрой, расставаясь, плакал. Тяжело расставаться не с красотой, а с человеком.

В Ригу вступили как сумасшедшие, ликовали – шли в золотой прозрачный закат. Искали Диану или Татьяну (девочки, которые некоторое время назад, кажется весною, вписывались в мастерскую к Кроке). Диана подошла к своему дому только затемно. Крока (с новым псевдонимом Смайл Сольми) рисовал улиток, ирисы и эмблемы на стене, как вдруг появилась Диана. Не худая и невзрачная, с длинным хайром, какой я ее помнил по Москве, а цивильная, с волосами всего по плечи. Встретила тяжело, чувствовалось внутреннее разочарование всеми хиппи, а может быть, еще чем-то. Мало-помалу мы своей неуемной энергией начали пробуждать в ней улыбку, бродили по городу, смотрели на дома и через минуту кричали: «Вот это модерн!»

Пошли в старый город к Марине. Дом у нее уникальный – в нем живут уже 500 лет! В Москве таких домов нет, тем более жилых, а там целый старый город. На набережной Даугавы у необыкновенного моста просидели до двух часов ночи, купались, пили сгущенку и вспоминали и рассказывали об общих знакомых. Потом у Маринки пили чай, и ее тетка возмущалась тем, что мы разговаривали в три часа ночи. Я тогда совсем не думал (не мог поверить, точнее), что такой взрослой на словах и по образу пресыщенной мысли девчонке только-только исполнилось 16 лет! Она бесилась и меня бесила дня три, а потом