Мама была так расстроена, что даже бросила телефонную трубку, а потом еще несколько раз звонила и просила «хорошенько подумать».

В результате я, конечно, все равно забрала свою трудовую книжку из отдела кадров Института и оформилась на полную ставку у себя в «Фармапомощи».

Я не знаю, велись ли такие же разговоры со стороны Сережиных родителей, но знаю, что его семья тоже была несколько смущена и расстроена тем, что он бросил столь успешно начатую научную карьеру и занялся торговлей таблетками. Сережина бабушка сама была врачом, и, в принципе, занятие медициной в их семье считалось вполне достойным, но относительно нашего бизнеса она время от времени неодобрительно роняла: «Да знаю я это аптечное дело, ничего особенно интересного! И как это – работать на частников – я вообще не понимаю. Погоня за прибылью – вот что это такое!» Определенно, наше занятие было в ее глазах чем-то не вполне достойным.

Кроме того, совершенно точно им не нравилось, что мы занимаемся ТОРГОВЛЕЙ. Торговцы для советской научной интеллигенции всегда были презираемым сословием. Клеймо «спекулянты» было всегда наготове, как и обвинение «ничего полезного вы не делаете, подумаешь – купил-продал, это не работа». Если это не произносилось открыто, то, во всяком случае, подразумевалось и читалось в неодобрительных взглядах. Единственный член семьи, который меня сразу и безоговорочно поддержал, – моя бабушка Вера Федоровна, которой в то время было уже 75 лет. Твердо глядя остальным родственникам в глаза, она заявила: «Молчите все – Верочка права, и она молодец!» Бабушка пользовалась в нашей семье величайшим авторитетом, и это несколько поддержало меня в тот момент.

Кстати, любопытно, но тот факт, что наша семья с помощью «этой спекуляции» хоть как-то стала выбиваться из бедности, совершенно не помогал оправдать наше занятие в глазах моих суровых родителей. Вот моя тетка Евгения Николаевна прислала мне описание эпизода, который я сама, надо сказать, совершенно забыла.

...

Честно говоря, начисто этого не помню. Все-таки я никогда не была сильно «зациклена» на нарядах. И видимо, хотя в тот раз и расстроилась, но быстро утешилась.

Отношение остальных моих родственников к нашему бизнесу начало меняться только через несколько лет, когда у нас уже был довольно большой склад на улице Грина. Тогда моя мама Елена Викторовна в первый раз напросилась к нам «в гости», чтобы посмотреть, чем это мы уже так давно занимаемся. Надо сказать, увиденное ее поразило. Она увидела огромные разгружающиеся фуры, непрерывно поступающие от аптек заказы по 5, по 10 упаковок тех или иных медикаментов. Кроме того, мама увидела, как этот огромный объем поступивших лекарств руками наших сотрудников переворачивается и раскладывается по заказам, как формируются горы собранных заказов для отправки по разным направлениям, как загружаются в маленькие грузовички, и каждый грузовичок должен за день разгрузиться в 30–40 аптеках вдоль своего маршрута… Иначе говоря, стал очевиден огромный общественно необходимый труд, который стоит за словами «фармацевтическая дистрибьюция», совсем непохожий на легковесное «купи-продай». Я помню ее заключение, сделанное после посещения нашего склада: «Да, вы здорово все это перелопачиваете… Не такое простое дело оказалось…»

Я торжествовала.

Но окончательная победа наступила несколько позже, в 1996 году, когда Елена Викторовна сама пришла к нам на работу начальником Аналитического Центра компании «Фармапомощь».

С ее Институтом произошло то же самое, что и со многими другими, – он практически перестал функционировать, атмосфера там стала деморализованно-ядовитой, а Елена Викторовна всегда была человеком успешным и активным. Сидеть без дела и ругать правительство ей показалось скучным, и она, несмотря на возраст, решительно взялась за работу в бизнесе. Она проработала с нами вместе больше 10 лет в обеих наших компаниях, причем во второй компании – «Аптечном бизнесе» – долго была директором по поставкам, считалась одним из лучших переговорщиков на нашем рынке. Как я понимаю, она находила большое удовольствие и много смысла в этой работе.

Наша компания все разрасталась и разрасталась. Под склад пришлось арендовать полностью второе крыло нашего НИИ, причем вместе с подвалом, так как подвал мы стали использовать для нужд транспортного отдела. Ведь надо было где-то сидеть диспетчеру и механикам-ремонтникам, отдыхать шоферам в промежутках между рейсами. На этот момент уже пришлось создать и диспетчерскую службу, и ремонтную бригаду – так много стало машин. Ремонтировать машины, правда, приходилось прямо на улице, в том числе зимой. До создания собственной теплой «ремзоны» мы дошли еще не скоро. Пока что механики и шоферы бегали обогреваться в подвал.

И в этот момент от начальников нашего НИИ поступило предложение – выкупить занятую нами часть помещения в собственность.

Оказывается, у них в НИИ намечались новые выборы директора среди остатков «трудового коллектива». В те времена согласно законодательству на некоторых приватизированных предприятиях сохранялась такая практика. Для того чтобы обеспечить себе нужные голоса, начальники НИИ решили продать часть помещений и из вырученных денег раздать коллективу хорошие дивиденды по итогам года. Мы были очевидными претендентами на покупку, поэтому нам и сделали предложение. Мы с Виталием немного поспорили, надо ли его принимать. За свою недвижимость они запросили довольно много, а мне не очень-то хотелось отвлекать деньги из оборота. Виталий на это возразил, что я ничего не понимаю, мы просто тут же заложим этот офис в банк и получим под него дополнительный кредит. «Да, – сказала я, – но за кредит надо будет платить “лишние” проценты». «Ну и что, – снова возразил Виталий, – а ты посмотри, как быстро растет в цене московская недвижимость – окупит всякие проценты. И вообще неплохо было бы иметь собственное помещение, а то вдруг наш НИИ “сбрендит” и решит нас выселить».