Все тут люди как люди – на других смотрят, себя показывают. Особенно дамы. Только я ни на кого не любуюсь. И себя не показываю. У меня тут другие заботы.

Во многих театрах, музеях и кинотеатрах выделены специальные скромные помещения для встреч с агентурой. Порой, чтобы утаиться от чужого любопытства врагов или коллег, они куда надежнее, чем обычные явочные квартиры.

Другой вопрос, как сделать, чтобы оперативник и агент могли в любой момент попасть на место. Театральные билеты в Москве – это страшный дефицит. Но технически вопрос решается просто. Пара кодированных слов на кассе, типа, я от Антона Антоновича, и билет в кармане. Это вам не дикое Зарубежье, где у каждой метлы свой хозяин. На том же Бродвее в САСШ устраивать встречи накладно и сложно. У нас же все принадлежит государству, а НКВД – его сторож, который в пределах разумного может использовать все ресурсы. Лишь бы ради дела.

Я оставляю на время Антонину. Спускаюсь по ступенькам к туалетной комнате, куда без остановки шныряет народ. Но мне не туда. Мне немного дальше. Вот и дверь с надписью «Служебное помещение».

Поворачиваю ключ и открываю комнатенку чуть больше бытовки для швабр, без окон, со столом, тремя стульями и тарелкой детекторного радиоприемника. На часах без двадцати семь. Самое время появиться моему человеку. А если не придет? Испугается?..

Не испугался. На пороге возник мой враг-друг с Гражданской войны и главный источник в «Картеле» Константин Великопольский.

– Сколько лет, сколько зим! – воскликнул я.

Мы крепко обнялись.

– Знаешь, как кусок сердца вырвали, когда тебя арестовали. Но я знал, что ты выживешь, – сказал Великопольский, усаживаясь на скрипучий венский стул.

– Почему?

– Потому что иначе было бы несправедливо. А Бог – это справедливость.

– Эх, все же отсталый ты элемент. На Бога надеешься.

– А на что еще надеяться, Ермолай?

– Я – на партию большевиков. А ты – на меня.

Великопольский усмехнулся. Потом сказал:

– Как конверт от тебя получил – думал, что провокация.

– И все же пришел.

– А куда деваться? Ты не представляешь, как я устал. Тебя нет. Контакты с НКВД утеряны. И получается, что я опять верно служу «Картелю».

Мы закурили. И я вкратце поведал, как меня задержали.

– Знаешь, один важный вопрос, – выслушав все, отметил Великопольский. – Откуда твой убиенный начальник Гаевский узнал, что ты написал письмо о его контрреволюционной деятельности в ЦК? Чего, затесались в Центральном комитете его соучастники?

– Да ладно. Так можно всю страну записать в антисоветское подполье… Не знаю. Это меня тоже гложет!

– Помнишь, я тебе говорил, что в высшей партноменклатуре области засел агент «Картеля» Бай.

– Как такое забудешь?

– Так это он узнал о твоем письме в ЦК. И предупредил Гаевского. Информация точная.

– Тогда кто сам этот Бай?

– Информации нет.

– Ладно, я его найду… А ты мне расскажи, как твое сотрудничество с «Картелем».

Быстро и лаконично Великопольский рассказал, в какой стадии его контакты с организацией, как он поддерживает связь и что от него хотят.

Судя по всему, «Картель» пустил глубокие корни в советском государственном аппарате, а это настолько серьезные вредительские и разведывательные возможности, которые пугают. Внедри определенное количество агентуры в какой-нибудь наркомат, и вполне возможно пустить ход индустриализации обходным, тупиковым путем.

Великопольскому уже давали подобные поручения – положить под сукно эффективное изобретение. Дать в определенном ракурсе экспертное заключение о новом технологическом процессе и в результате погубить его на корню. Положительно высказаться о закупке бесполезной технологической линии на Западе, в результате чего будет на ветер выброшена так необходимая стране валюта. Вот из таких мелочей и складываются большие вредительские дела.

– И как, получается у тебя? – мрачно усмехнулся я.

– Пока удавалось лавировать. Но по мелочам приходится подкладывать свинью родной стране и промышленности. Иначе просто убьют.

– Слушай, Константин, ты же не знал, что я воскресну. Чего же не стал вновь добросовестно работать на «Картель»?

– Обидеть хочешь, Ермолай? Помнишь, как я выбирал сторону. И выбор был вполне осознанный. Теперь они мои враги.

– Рад это слышать. Потому что нас ждут очень большие дела. И ты мне сильно нужен… Только теперь придется оформить отношения официально.

– Через ЗАГС, – хмыкнул Великопольский и тут же посерьезнел: – Пугает меня это.

– Сейчас ситуация несколько иная. Не скажу, что НКВД теперь такая добрая небесная канцелярия, где все с крылышками. Но списков на расстрелы больше нет. И я могу гарантировать тебе неприкосновенность.

– Знаешь же, чего стоят в наше время гарантии.

– Но иначе не получится.

– Я подумаю.

Прозвенел второй звонок.

– Ну, пойдем, полюбуемся на «Платона Кречета», – сказал я. – Заодно оценишь мое предложение.

В следующем антракте Великопольский обрадовал:

– Хорошо. Согласен. Подпишу все.

– Тогда не будем тянуть кота за хвост. Начинаем работать. Ты в ближайшее время сделаешь «Картелю» щедрый подарок.

– Что за подарок?

– Разветвленную монархическую организацию. Вооруженную и раскинувшую достаточно широко свои щупальца.

– Если это фальшивка, они быстро разберутся. Поразительно, как эффективно они умеют решать такие вопросы.

– Организация настоящая.

– Как убедить их в ее полезности? Им не нужна массовка на демонстрации. Им нужна конкретная польза.

– Все будет. Ты закинь удочку для начала…

В течение последующих четырех дней мы вычислили и задержали всех остававшихся на свободе членов «Союза Свободы», кроме одного, находившегося во всесоюзном розыске.

Смотреть на них было досадно. Молодежь, не безголовая, а вполне себе нормальная. Учились, работали, все у них было хорошо. Но в какой-то безумный роковой момент решили посвятить свою жизнь борьбе со своей Родиной.

Почему? В чем сила деструктивных устремлений? Откуда такое самоотверженное желание развалить все на своем пути? И как же велика власть идей! В том числе и лживых, способных сделать из обычного добропорядочного гражданина страны подлого и фанатичного предателя и разрушителя.

Я допрашивал московского студента, который участвовал во вредительском акте на азотном заводе. Тот был потухший, выгоревший изнутри. Раздавленный арестом и своим личным крахом.