– Неужели Ромка вкалывает в мастерской?

Дружинин рассмеялся:

– Ну что вы. Никто из семнадцати уголовных не ударяет пальцем о палец. Только политические. А сейчас мы получили очень выгодный заказ от фирмы Машистова на изготовление конфетных коробок. Срываем сроки, того и гляди договор расторгнут. Однако никто не может заставить воров клеить эти коробки. При появлении начальства они нехотя принимаются за работу. Стоит тому выйти – бросают и раскладывают карты. Шесть несчастных социал-демократов трудятся за всех…

– Господин Дружинин, почему же именно переплетная мастерская кажется вам самой удобной для передачи секретной почты? Чем плох Хаджи-Дука?

– Он туземец, и остальные «иваны» смотрят на него сверху вниз. Ромка же равный среди равных. И потом, Дука приписан к столярной мастерской. Как оттуда передать письмо на волю? Выдолбить тайник в ножке табурета? Долго. А тут коробки, три тысячи штук в день. У каждой есть второе дно. Сунул туда маляву – никто и не узнает. Невозможно проверить три тысячи готовых коробок!

Лыков расстроился:

– Если это так просто, есть риск, что нужное мне письмо уже давно отправили на волю.

– А когда оно по времени должно улететь?

– Со дня на день.

– Мы фабрикуем коробки для Машистова с субботы. До них клеили почтовые конверты.

– А что значит второе дно? – вдруг вспомнил Лыков. – Зачем оно в кондитерской коробке?

– Там на картонное донце кладется вощеная бумажка. А чтобы она не ерзала, ее приклеивают.

– Но, если бумажка прозрачная, можно увидеть, что под ней лежит письмо.

Дружинин разочаровал сыщика:

– Нет, не прозрачная. Чтобы убедиться, что там нет послания, нужно отрывать вощеную бумагу. Тогда, скорее всего, пострадает и сама коробка.

Сыщик продолжил расспросы:

– Кто принимает готовый товар?

– В тюремной конторе есть специальный счетовод. Внутрь коробок он, конечно, не заглядывает, только пересчитывает. Потом отгружает заказчику, оформляет накладные и прочее.

– А получатель?

Титулярный советник пожал плечами:

– Откуда мне знать? Скорее всего, пуляет их на кондитерские фабрики.

– Четыре дня по три тысячи коробок, получается двенадцать тысяч штук. Как «иваны» узнают, в которой из них спрятано письмо? Такую коробку должны как-то пометить.

– Наверняка, – согласился помощник смотрителя.

– Уже четыре дня! – Алексей Николаевич вскочил. – У меня к вам просьба. Я сейчас наведаюсь к заказчику и обшарю картонки…

– Такая прорва товара, как вы себе это представляете?

– Возьму у Кошко людей, всех засажу за поиски.

– И испортите готовые изделия? – ужаснулся тюремщик. – Я же говорю: вощенку просто так не оторвешь.

– Там видно будет. Возможно, сумеем разглядеть на просвет, имеется ли вложение между слоями. Тогда ваши коробки уцелеют. Если же нет – чтобы исполнить приказ министра внутренних дел, потребуется взломать ваши изделия. А вы, начиная с этого дня, попробуйте сами перехватить секретное письмо. Но так, чтобы «иванская» камера об этом не узнала.

Дружинин не обрадовался просьбе. Она больше напоминала поручение. Однако в кармане у сыщика лежала бумага за подписью Хрулева. Начальник ГТУ обязывал всех чинов ведомства оказывать статскому советнику Лыкову полное содействие. Деваться помощнику смотрителя было некуда. Питерец попытался ублажить его:

– Если перехватите, выхлопочу вам награду.

– Все вы обещаете… – вздохнул Дружинин и ушел. А сыщик отправился в восьмой коридор каторжного отделения, потолковать со старшим надзирателем Комиссаровым.

Старший сидел у себя в комнатке и что-то писал. Увидев гостя, вскочил и вытянулся во фрунт:

– Здравия желаю, ваше высокородие! Рад видеть вас в прежнем чине!

– Слышал уже?

– Так точно. Переживал за вас…

– Спасибо, Аким Петрович. Да, я вернулся на службу. Полгода выброшено из жизни, несколько раз меня чуть не зарезали в Литовском замке… Однако обошлось. Мне нужен твой совет.

Комиссаров прикрыл дверь и вытянулся еще сильнее:

– Слушаюсь.

Лыков знал цену этому человеку. Высокий, сильный, совершенно безжалостный, он был грозой кобылки[34]. Мог круто обойтись и с «иваном», но старался без необходимости не дразнить фартовую верхушку. Кличка у него была – Столыпин. Вместе с помощником Храповым Комиссаров держал в кулаке все каторжное отделение. Он отправил в больницу многих протестантов[35], а кое-кого и на кладбище. И сейчас именно этот человек мог помочь сыщику.

– Со дня на день обитатели восемьдесят первой камеры должны переправить на волю секретную депешу. Как мне ее перехватить? И так, чтобы это осталось в тайне.

Старший надзиратель наморщил лоб:

– Там народ серьезный, почти все вечники.

– Были бы карманники, я бы сам справился.

– Ваше высокородие, мне известны два способа, как выносят они письма. Первый – это через надзирателей, моих, значит, подчиненных. Самый продажный из них будет Терешкин. Второй способ – когда почтальонами выступают вольнонаемные рабочие. Видели, наверное, какая стройка во дворе? Там полсотни одних только каменщиков. За рублевину что хошь вынесут, их же никто не обыскивает на выходе. На входе лишь глядят, да и то после того, как они всю тюрьму водкой споили… Корзинами протаскивали под видом инструмента! И помешать стачке очень трудно, поскольку каторжные бок о бок с ними стены кладут. Сунет в карман – как уследишь?

– Аким Петрович, а есть будто бы и третий способ.

– Это какой же, ваше высокородие?

– Да в переплетной мастерской. Они клеят картонки для кондитерской фабрики. Спрятать внутри маляву и отослать заказчику.

Комиссаров озадаченно почесал нос:

– Эх-ма… Не подумал. А ведь и взаправду могут. Только как потом ту депешу на воле сыскать и в нужные руки передать? Тех коробок мильон. Мои-то способы испытанные и потому надежные.

– Знаешь что, Столыпин. Давай чаю попьем и покалякаем. Может, еще что важное вспомнишь.

Старший надзиратель зашел в сборную[36], велел принести чаю и, вернувшись, спросил у гостя:

– Не желаете, пока заваривают, в камеру ихнюю сходить?

– В «иванскую»? А зачем?