а сейчас была реальная жизнь, в которой необходима Надежда. Сколько раз вторые мысли, говорили мне, что я не смогу, сколько раз я моделировал подавляющее мнение людей, что можно остаться без веры, и я предполагал, что её нет и у людей, так как мы жили обычной жизнью, но это и была цивилизация.

Ах, в этом мире людям не нужна была культура, они утопали в словесной грязи, как свиньи. Мы размножались без культуры, я продолжал жить и видеть это. Я был испачкан этими словами, которые мне говорили, и, если промолчишь, грязь сходила не сразу. Я продолжал разговаривать сам с собой и обсуждал сам с собой эти явления. Я хотел молчать на это, но я постоянно слышал брань и сам с собой, и с людьми, мы таковыми были – невежественными, думающими о себе. И я думал об этом, что мы такие, такова была явь, и людям не нужна была культура, они смеялись над этим, но они ошибались, это уходило в философию, но я знал, что общество века было построено на культуре, а те, кто её отрицал были вменяемы и не понимали ничего, так как в обществе она была. Цивилизация построена на культуре – но этого не понимали люди настоящего времени.

Я нашёл автомат и начал строчить из него по деревьям. Щепки разлетались и воробьи вспорхнули. Я лёг на землю ничком и лежал, пытаясь услышать дыхание Земли. Кто-то хотел изгаляться надо мной, а я был в тишине природы, несущийся на планете. Я не хотел сходить с ума, но я продолжал мыслить. Я думал о космосе, находясь в существующей жизни планеты Земля, в этих делах и движениях, но я был отстранён. Потом я нашёл чей-то череп, поставил его на землю и рассматривал. Забвение обретает бывших существ, а ты был жив, избегая суеты. Ночи сменялись днём и время шло, и я думал о смысле слов, о людях, которые не понимали меня, это был их удел, они применяли кулаки и совокуплялись, а я лежал на земле.

Наконец я пришёл в населённый пункт. Уже стоял тёмный вечер, я присел у магазина продуктов, чтобы выпить пол-литровую банку кока-колы. Свет шёл из окон магазина, напоминая о какой-то цивилизации. Я сидел и пил кока-колу, мимо меня проходили люди. Одна женщина везла ребёнка на велосипеде, он смотрел на меня раскрытыми глазами, когда я пил. Это был взгляд ребёнка, несколько удивлённый и широко простой. Ему года 3 и он чему-то удивляется, наблюдая этот мир. Потом я встал и пошёл. Когда я переходил дорогу, я увидел ещё один взгляд, это была девушка, не старше 16 лет. Она смотрела вперёд перед собой с некоторым неистовством, её взгляд горел, но мысли её мне были не известны.

Живи настоящим временем, думал я. Я вспоминал детство, когда было всё проще, когда я жил настоящим, а теперь был мрак и безбрежность. И я не говорил о том, о чём не говорит почти никто. Но настоящее довлело и шло. Осень стояла неизбежностью настоящего, это успокаивало. Мне нужен был смысл, и я думал, что я обрету на том свете, если я устроил крах. Я хотел материться, и кто меня сдерживал? Пустота пространства обитала везде. Я был один, как будто это был заповедник, где я обитал в среде природы. Мы имели слова, а смысл этого был запредельным.

Глава 15

Я писал дневник сейчас, я знал, что мне это нужно, я так же знал, что некоторым людям это не нужно, но это было мои строки, которые я писал на бумаге в дневнике. Я не мог развлечься, только лишь дорогой, мыслями и привалом у костра с кружкой чая и сигаретой. Я вспоминал мирный век, когда было всё хорошо, но я понимал, что тогда я не мог обрести благополучия, и лишь я по причине Алисы угрохал мирную жизнь, как это впечатляюще.

Я смотрел на сгорающий метеорит, и думал, как это прекрасно, я думал о мироздании, о запредельном, о мирном веке и радовался дороге. Я предчувствовал встречу с Серафимом, думая, что я буду рад этому, но в это время Виктор спал у обочины, также как и я, на осенних листьях. Ему никто не мог помочь, судьба была неизвестной, но он шёл, наперекор всему. Когда Дианон поедал мясо, он насыщался напрочь, я же питался тушёнкой скромно, удовлетворяясь чаем.

Мне нужно было молиться Богу, но я разрушил этот мир и поэтому не молился сейчас, но я обращался к Иисусу, это помогало, я вспоминал простоту людей, которая меня сейчас бы отвлекла, но я был один. Мои мысли были таковы, что я даже не мог идти, я считал себя грешником за разрушенный мир и не мог очиститься. Праведность могла помочь мне, но моя праведность тонула в постапокалипсисе. Мне нужно было отвлечься и я продолжал идти для этого, я мыслил и утешался мышлением тогда, когда оно было спокойным, но никто этого не знал. Я осмысливал разумность, но меня стал беспокоить устроенный мной мир, я думал об этом, лишь другие мысли давали отвлечение.

Я не знал дружбы уже много лет, моя любовь утонула в апокалипсисе, я всё шёл, невзирая на холод осени, я жёг костры, в которых обретал спокойствие, я был отстранён от людей, созерцая города и посёлки, я узнавал сумрачных по их походке, я не встретил ни одного реального беса, но несколько боялся. Я думал о благополучии и проживаемых днях, зная мирную жизнь, и никто не спрашивал у меня ответа и некому было сказать свои мысли, и никто не понимал меня в отсутствии людей. Я не понимал для чего я живу, и это была безбрежность времени, но и его я чувствовал как длительность. Я же не мог спросить у встречного человека, для чего он живёт, не все думали об этом или мало кто, и как это можно знать, если мы рождаемся в этом мире, возможно религия давала ответ, но я этого не знал.

Где та энергия, которая мне была нужна? Дорога мне её давала. Мне не к кому было прикоснуться, Элизу я оставил уже давно и забыл про неё. Где-то в стороне стрелял кто-то, я прислушивался, потом выстрелы прекратились, они мешали мне мыслить. Я хотел дружбы, но меня окружало безмолвие, я знал, что меня держит планета, но я не знал – для чего. Я