– Я так и думал, что Женя в детстве была сорванцом. – Долгосабуров задумчиво посмотрел на девушку.

Она смутилась, как всегда, когда попадала в центр внимания. Наталья Павловна вздохнула и погладила Женину руку.

– А когда случилось несчастье, она стала ответственной и серьезной девочкой. Не доставляла мне и тени хлопот. Женечка – лучшая из воспитанных мною детей, а уж мне грех жаловаться. У меня был только один хулиганистый ребенок, это присутствующий здесь Михаил Васильевич.

– Миша – хулиган? Никогда не поверю!

– Да, Милочка, да. Это сейчас он – сама респектабельность. А в детстве Михаил Васильевич любил играть на помойке!

– Мама! – Михаил расхохотался так заразительно, что вслед за ним засмеялись все. – Не надо этого жуткого компромата!

– Люди имеют право знать! Моя подруга привела к нам свою дочку Ирочку, чтобы дети вместе поиграли. Чудная была девочка, чудная! Бантики, сандалики, белые носочки. Куколка, воды не замутит. Я дала детям по двадцать копеек на мороженое и отпустила гулять. Наивно думала, что Ирочка положительно повлияет на моего обормота. А когда они вернулись, я чуть в обморок не упала. Оба грязные, у Миши едва ли не банановая кожура с ушей свисает, пахнет от них ужасно…

– Да-а. – Михаил постанывал от смеха, и от этого всем тоже стало весело. – Мы пошли в соседний двор, а там как раз помойку вывезли. Тогда, помните, были не контейнеры, а баки цилиндрической формы? Один на бок опрокинулся, и я решил по нему ходить, как в цирке. Ирке тоже захотелось. Потом это развлечение приелось, стали в космонавта играть. Я залез внутрь бака, а она его толкала. Очень весело было! Но тут какая-то тетка вылетела в одной комбинации, как сейчас помню, и стала на нас орать. А там и команда бдительных пенсионеров подтянулась. Пенсионеры узнали меня и доставили по месту жительства.

– Ужас, ужас, – смеялась Наталья Павловна, запрокидывая голову. – Пришлось звонить Ириной маме, мол, девочка так заигралась, пусть у нас переночует. И отстирывать детей в семи водах.

– Как вы их наказали? – ехидно поинтересовалась Мила.

– Наказания не последовало, – улыбнулся Михаил. – Мама просто сказала, что, если мы не будем бороться со своей тягой к помойке, проведем на ней всю жизнь.

– После такой встряски у меня просто не было сил их наказывать, – объяснила Наталья Павловна. – А вы, Константин, наверное, тоже были озорником в детстве?

Долгосабуров покачал головой:

– Нет. Я рос тихим интеллигентным ребенком. Если бы вы, Михаил, позвали меня кататься на мусорных баках, я не только не пошел бы, но и наябедничал бы вашей маме.

– Не наговаривайте на себя!

– Это правда. А вот любопытно, каким ребенком была Людмила Эдуардовна? Серьезной краснощекой отличницей и общественницей?

– Не совсем точно, – усмехнулась Мила. Она не очень любила вспоминать свое школьное детство. – Краснощекой – да, но училась средне. До седьмого класса – председатель совета отряда. Верила в коммунизм.

– Что ж не пошли по идеологической линии?

– Слишком искренне верила. Противно стало хороводиться с малолетними бюрократами.

– Да, начетничество в те времена было страшное, – подхватила Наталья Павловна, – Михаил однажды оказался на волосок от исключения из английской спецшколы.

– Неужели? – бесцеремонно поинтересовалась Мила.

– Представьте себе, Милочка!

Старуха бросила на нее ледяной взгляд, который не ускользнул от внимания гостя. Спрятав улыбку, он подмигнул Миле. Наталья Павловна ничего не заметила.

– В школе была такая форма изучения английского – календарь, – продолжала она. – По пятницам дети должны были представлять на английском языке доклад о памятных датах недели. Миша с одноклассником решили рассказать про праздник Пасхи. Для наглядности мы покрасили яйца, чтобы подарить всем детям и учительнице. Красили луковой шелухой, специальных красок тогда не продавали. Мы не были воцерковленными людьми, но Пасху праздновали, это была семейная традиция. И вот настала Страстная пятница, мой бедный сын отправился в школу с корзиной крашеных яиц. В тот день Мишина классная руководительница заболела, ее замещала учительница географии, еврейка, между прочим. Доклад ей очень понравился. И когда Мишина классная выздоровела, географичка рассказала ей о докладе и похвалила детей. Что тут началось! Наша русская учительница возмутилась разнузданной пропагандой религии в школе, побежала к директору, вызвали родителей… С большим трудом мы отстояли детей. А когда Миша учился в выпускном классе, началась перестройка. И, представляете, на очередном родительском собрании эта партийная кликуша в моем присутствии заявляет: ах, Пасха скоро, надо в церковь идти, куличи святить!

Константин улыбнулся и попросил еще чаю.

– Типичная картина того времени, – сказал он. – Правоверные коммунисты сжигали партбилеты. Хотя, как бывшие последователи Маркса, должны были помнить его слова: нет большей низости, чем разрешенная смелость. Но у нас слишком уютная атмосфера за столом, чтобы сворачивать на такие темы.

Женя вдруг подумала, что ей и правда уютно. Раньше она никогда не видела семейство таким веселым и беззаботным. Даже мрачная гостиная в два узких окна, всегда наводившая на Женю тоску, посветлела.

«Константин – мой муж», – вдруг поняла она отчетливо. Странное ощущение. Ни любви, ни душевного подъема, просто знание своей судьбы.

За столом продолжалась беседа, а Женя молчала, переживала свое откровение. Смотрела, как Долгосабуров смеется, пьет чай. Эти губы скоро будут целовать ее.

Женя была невинна, насколько это возможно для девушки двадцать первого века. С детства любые упоминания о сексе вызывали у нее стыд, и она сознательно сторонилась информации такого рода. Эротические сцены в фильмах казались ей лишними и пошлыми. О технологии продолжения рода она имела самое общее представление, но до первого курса была уверена, что это нечто прекрасное. Потом первокурсница Женя, мечтавшая о любви, отправилась на вечеринку в студенческий клуб. Увы, это мероприятие даже отдаленно не напоминало первый бал Наташи Ростовой. От громкой музыки и мигающего света она спряталась в уголке, где ее и нашел мальчик из соседней группы. Он вытащил ее танцевать, прижал к себе, обдавая запахами пива и разгоряченного молодого животного, и припал к ее губам. Это был неряшливый, пьяный поцелуй, в котором слюны было больше, чем страсти. Женя вырвалась и убежала, чувствуя, как ее душа сморщивается от омерзения.

Долго после этого она чувствовала себя замаранной, оскорбленной. А самое тоскливое было то, что она хотела в этого Витю влюбиться. Вдруг надо было потерпеть, распустить губы, и родилась бы любовь? «Наверное, я фригидная», – решила Женя. Ей нравилось это прохладное свежее слово.

Она смотрела на Долгосабурова, как на зубного врача. Страшно, но необходимо. Вот он сидит, шутит с Михаилом Васильевичем, даже не смотрит на нее, но скоро сделает с ней то, что захочет.