Быстро темнело, из реки и низкого неба уходило серебро, тревожно горели фонари. Женя, подняв воротник новой короткой шубки, шла навстречу ветру и стылому моросящему дождику.

Белые ночи, Северная Пальмира, думала она, приближаясь к зданию Академии художеств. Петербург белыми ночами – это призрак и сказка, отражение рассвета в закате. Свою каменную плоть город обретает только сейчас, на краю полярной ночи. И станет домом он только для того, кто полюбит его городом черных дней…

Она остановилась возле сфинксов. Ей показалось, что тени на их каменных лицах сложились в ухмылку. Жене захотелось вскарабкаться на серую спину, но она только провела ладонью, затянутой в лайковую перчатку, по гранитной щеке.

От радостного чувства свободы не осталось и следа. На сердце было смутно, тревожно. Все, чего она достигла к двадцати одному году, далось ей слишком легко. В обозримом будущем ни борьбы, ни лишений тоже не предвидится.

Но ведь настоящая любовь, как дамасская сталь, должна быть выкована в горниле страданий. А ей не суждено было закалить свои чувства суровыми испытаниями. Да и Константин получил ее слишком просто. Пришел, увидел, женился. Сказка о принце и золушке оказалась обыденной и даже скучноватой историей.

Она вспомнила о минувшей ночи – без волнения и смущения. Новая сфера жизни тоже никаких сложностей в себе не таила.

Без всякой жалости к рукавам шубки Женя облокотилась о парапет набережной. Ей вдруг захотелось сделать что-нибудь неприличное, закурить, например. Она никогда не нарушала правил поведения, а теперь… Теперь уже поздно, пожалуй. Можно хулиганить, сколько душа пожелает, никто не накажет, поэтому неинтересно.

Кто-то остановился рядом с ней. Крупная мужская рука в черной перчатке легла на мокрый гранит рядом с ее рукой. Женя повернулась и вздрогнула:

– Вы?

– Женя… Я узнал вас издалека в этой хмари. Как вы оказались здесь?

Она улыбнулась:

– Иду домой. А вы, Руслан Романович?

– Гуляю. Я всегда после работы брожу по городу. Проводить вас?

Она покачала головой.

– Вы так изменились после замужества, – сказал он после паузы. – Стали совсем другая.

Не сговариваясь, они медленно пошли к перекрестку, чтобы там расстаться. На ступеньке Руслан придержал ее за локоть, бессознательный вежливый жест, но ее обожгло это мимолетное прикосновение. Теперь, познав плотскую сторону жизни, она вдруг подумала о Волчеткине как о любовнике. Может быть, с ним все было бы по-другому? Она представила, как его губы касаются ее губ…

– Да, – продолжал Руслан, глядя на нее сбоку. – Вы стали яснее.

– Вот как?

– А с медицинской точки зрения очень похорошели.

– Спасибо, – Женя решительно остановилась. – Мне пора, Руслан Романович. Всего хорошего.

Они расстались. Волчеткин, натянув капюшон куртки, пошел в сторону Университета. Он ни разу не обернулся.

А Женя отправилась домой, если можно так назвать гостиничный номер.

…Как несправедливо, что одна только мысль о поцелуе с Русланом вызывает у нее большее волнение, чем ласки мужа!

Целых два года она грезила о Волчеткине. Это были наивные, обреченные на безнадежность мечты. Но теперь она не имеет права на девичьи фантазии. Нужно выкорчевать их из сердца. Надежды, мечты и даже воспоминания о них.

Да уж не для того ли она выходила замуж, чтобы покончить с влюбленностью в Руслана?

Эта мысль показалась ей такой щемящей, такой печальной…

И как странно, что они встретились сегодня! На берегу стынущей реки, словно герои романа… Словно сама судьба вела их навстречу друг другу…

«Какая еще судьба? – строго одернула она себя и прибавила шаг. – Твоя судьба уже определилась. Ты – замужняя женщина». Скорее, скорей – в объятия Константина, к мужской надежности, простой и понятной, как хлеб!

Но в номере ее никто не ждал, а звонить мужу Женя стеснялась – вдруг ее звонок оторвет его от каких-нибудь важных дел? Работа для мужчины – прежде всего, говорила Наталья Павловна.

Она открыла шкаф, в котором были аккуратно развешены и разложены ее новые вещи, и, немного подумав, переоделась в шелковую пижаму. Когда Константин возвращался поздно, они ужинали в номере.

Завернувшись в шаль, Женя устроилась в уютном кресле, включила бра и утонула в очередном романе…

* * *

Как обычно, после ссоры на Милу накатил стих тоскливого уныния. У нее была одна губительная для семейной жизни черта: в каком бы ажиотаже она ни пребывала, как бы ни была зла, всегда принимала аргументы противной стороны близко к сердцу, находила в них рациональное зерно и что-то вроде справедливости и начинала терзаться не только обидой, но еще и собственным несовершенством. Обращаться же к мужу в такие моменты было все равно что к идолу с острова Пасхи. Злясь, он становился глух к доводам рассудка. Да и к звуку ее голоса вообще.

Отсюда и разные последствия ссоры для супругов: Михаил через полчаса забывал о размолвке, а для Милы она становилась предметом долгих внутренних переживаний, мучительного самоанализа, омраченного глухим чувством собственной правоты, которую ей никому не удалось доказать.

Но вчерашняя ссора была особенной. Впервые они повздорили из-за денег. Михаил, не посоветовавшись с нею и даже не предупредив, купил Вове новый телефон. Просто так, не в связи с какой-либо датой. Хотя Вовин старый сотовый был, на взгляд Милы, вполне еще ничего. Лучше, по крайней мере, чем допотопная трубка Жениного мужа-бизнесмена.

Она мягко пыталась объяснить, что такие крупные траты нужно согласовывать, тем более теперь, когда предстоит оплачивать уроки Гринберга. И если на то пошло, справедливее было бы купить что-то Валере. Ах, оказывается, Константин, благоволя новому малолетнему родственнику, уже подарил Валере айфон! И, чтобы Вова не чувствовал себя обделенным, Михаил рванул в магазин.

Мила хотела объяснить, что одно дело – баловать ребенка, и совсем другое – делать подарки восемнадцатилетнему жлобу, который давным-давно сам должен зарабатывать себе на развлечения. Колька, например, почувствовал бы себя униженным, а тонко чувствующий музыкант Вова – ничего. Взял подарочек, ухом не повел.

Быстро сообразив, что подобные аргументы недоступны Мишиному пониманию, она попыталась хотя бы растолковать ему текущее состояние семейных финансов, чтобы он понимал, какие траты они могут себе позволить, а какие – нет, но наткнулась на глухую линию обороны.

Муж заявил, что денег у него достаточно, зарплата и пенсия, которую он заслужил, непрерывно проливая кровь за Родину в течение двадцати пяти лет, и этой пенсией он никому не позволит распоряжаться. А ей, скареде, не позволит обделять племянников.

Мила узнала, что она жадная, жалеет на питание, а на питание жалеть нельзя, потому что у них слабое здоровье и они должны хорошо кушать. Из контекста было ясно, что Мила в это «они» не входит и благодаря своему лошадиному здоровью может пробавляться любой гадостью.