– Я рассказала мужу про вас и про бедную кошечку.Дорогой, это мистер Уипплстоун, наш новенький, из номера один по Уок, помнишь?

– Приветствую! – сказал полковник Кокбурн-Монфор.

Мистер Уипплстоун, исполняя, как он его понимал,желание Аллейна, старательно изображал светского человека.

– Как поживаете? – сказал он и продолжил, обращаяськ даме: – Вы знаете, мне так стыдно за себя. Мне и в голову не пришло, когда мызнакомились, что ваш муж это тот самый Кокбурн-Монфор. Из Нгомбваны, – добавилон, увидев, что она не понимает, о чем речь.

– А, вы об этом. Мы предпочитаем “Кокбурна”опускать. Люди вечно перевирают эту половину нашей фамилии, – сказала миссисКокбурн-Монфор, внимательно оглядев Аллейна и снова переведя взгляд на мистераУипплстоуна, который подумал: “По крайней мере, оба вроде бы трезвы”; –впрочем, ему тут же пришло в голову, что скорее всего, напиться в лоск им ужепросто не удается. Он представил Аллейна и дама немедля сосредоточила всевнимание на нем, лишь временами бросая загнанный, но дружеский взгляд на Трой,которой в свой черед занялся полковник, предварительно окинув ее долгим,остекленелым взором.

В сравнении с Санскритами, думал мистер Уипплстоун,они все же не так ужасны или, если быть точным, ужасны на более приемлемыйманер. Полковник хриплым голосом рассказывал Трой, что когда Президентприветствовал Аллейнов, они с женой только что не наступали им на пятки. Егоявно разбирало любопытство относительно причин столь сердечного приема, и онпринялся без особых изысков и околичностей вытягивать из Трой потребныесведения. Бывала ль она в Нгомбване? И если бывала, как это им удалось ни разуне встретиться? Уж он-то точно бы ее не забыл, если б хоть раз увидел, прибавилполковник, слегка выкатывая глаза и подкручивая воображаемые усы. Егонастырность начала действовать Трой на нервы и она решла, что самый простойспособ отвязаться от него – это сказать, что муж учился с Президентом в однойшколе.

– А! – сказал полковник. – Вон оно что? Ну тогдапонятно.

Трудно сказать, почему эта реплика показалась Тройоскорбительной.

Внезапно все голоса стихли и сразу стал слышеноркестр. Он уже добрался до наших дней и наигрывал из “Моей прекрасной леди”,когда в залу вошли Президент и его приближенные. С важностью, без малогокоролевской, они проследовали к возвышению под африканским трофеем. В тот жемиг, заметил Аллейн, в самом темном углу галереи возник и замер, оглядываятолпу, Фред Гибсон. Оркестр играл “Если повезет чуть-чуть”, и Аллейн подумал,что это могло бы быть музыкальной темой Фреда. Когда Громобой достигвозвышения, оркестр уважительно приглушил звучание.

Откуда ни возьмись появился и застыл, образовавцентральную фигуру варварского трофея, церемониальный копьеносец – весь вперьях, в ручных, ножных и шейных браслетах, в львиной шкуре. Громобой уселся.К краю возвышения вышел посол. Дирижер взмахнул палочкой и музыканты сыгралинесколько звучных, призывающих к почтительному вниманию тактов.

– Ваше Превосходительство, господин Президент, сэр.Милостивые лорды, леди и джентльмены, – произнес посол. В течение некотороговремени он продолжал приветствовать своего Президента, своих гостей и – в самыхобщих выражениях – замечательное взаимопонимание, утвердившееся между егоправительством и правительством Объединенного королевства, взаимопонимание,которое служит залогом продолжения постоянно развивающегося... – тут смысл егоречи несколько затуманился, однако он сумел закруглить ее несколькимиэффектными фразами и сорвать учтивые аплодисменты.

Затем поднялся Громобой. Я обязана запомнить всеэто, – думала Трой. Точно. Отчетливо. Запомнить все. Похожую на гусарский кивершапку седых волос. Игру света во впадинах висков и щек. Тугой синий мундир, этибелые лапищи, мерцание оружия. И фон, фон, ради всего святого! Нет, я обязанаэто запомнить, просто обязана.

Она взглянула на мужа, тот приподнял в ответ однубровь и прошептал:

– Я спрошу.

Трой стиснула его руку.

Громобой говорил недолго. Чудовищные раскаты егоголоса оставляли впечатление будто звучит не человеческий инструмент, акакой-то гигантский контрабас. Как и можно было ожидать, он говорил о вечныхузах дружбы, связывающих страны Содружества. Несколько менее официальнопрозвучали слова о радости, доставленной ему возвращением в любимые места егоюности. Развивая эту тему, он к великому неудовольствию Аллейна, остановился насвоих школьных днях, на зародившейся тогда, вовек нерушимой дружбе. Тут онпринялся обшаривать глазами аудиторию и, отыскав свою жертву, послал Аллейнамослепительную улыбку. Гости оживленно зашептались, а чрезвычайно развеселившийсямистер Уипплстоун пробормотал нечто о “средоточии всеобщего внимания”.Несколько звучных общих мест завершили маленькую речь. Когда унялисьаплодисменты, посол объявил, что торжества переносятся в парк, и в тот же мигшторы раздернулись и распахнулись шесть доходящих до полу окон. За нимиобнаружился чарующий вид. Золотистые звездообразные фонари, уменьшаясь вразмере, сходились вдали, отраженные в маленьком озере, также вносившим свойвклад в ложную перспективу, которая замыкалась на дальнем его конце ярко освещеннымало-белым шатром. Баронсгейтские “Прекрасные виды” могли гордиться своей работой.

– Постановка, как почему-то хочется все это назвать,просто великолепна, – сказал мистер Уипплстоун. – Мне не терпится поглядеть каквы оба будете красоваться в шатре.

– Зря вы так налегали на шампанское, – ответилАллейн, и мистер Уипплстоун издал в ответ уютный воркующий звук.

Официальные лица вышли в парк, следом потянулисьгости. Адъютант, как и было условлено, отыскал Аллейна с Трой и проводил их дошатра. Громобой радостно встретил их и представил десятку важных гостей, средикоторых к веселому удивлению Аллейна оказался и его брат Джордж, далеко неединожды занимавший в ходе своей дипломатической карьеры пост посла в самыхразных странах. Остальные важные лица были по-преимуществу прежними британскимигубернаторами Нгомбваны и представителями соседствующих с ней независимыхафриканских государств.

Было бы неверным сказать, что для Громобояустановили в шатре подобие трона. Его кресло располагалось не выше прочих,однако оно стояло отдельно от них, а прямо за ним утвердился церемониальныйкопьеносец. От президентского кресла, как от острия стрелы, двумя шеренгамирасходились кресла гостей. Со стороны дома, подумал Аллейн, да и оттуда, где поберегам озера расселись прочие гости, было чем полюбоваться.

Музыканты сошли с галереи и скромно уселись поближек дому, среди деревьев, частично скрывавших оконца уборной, о которые Гибсонговорил Аллейну.

Когда все уселись, из темноты выкатили большойэкран, заслонивший высокие окна, которые смотрели по-над озером на шатер. Влуче проектора на экране возникли картины дикой природы Нгомбваны. Группанастоящих нгомбванских барабанщиков появилась перед экраном, фонари в садупотускнели, барабанщики начали представление. Барабаны рокотали, то усиливаясь,то слабея, рассыпаясь дробью и бухая, тревожные в своей монотонности,неуместные в этой обстановке, они создавали на резкость устрашающий шум. Отрядвоинов, размалеванных и вооруженных, выскочил из темноты и ударился в пляс.Ноги их тяжело и гулко опускались на подстриженную траву. Какие-то незримые втемноте люди, скорее всего нгомбванцы, принялись хлопать в ладоши, отбиваяритм. Все большее число гостей, ободренных то ли шампанским, то ли тем, что иих в темноте разглядеть было трудно, присоединялось к этому тяжеловесномусопровождению воинственного танца. Представление завершилось оглушающимгрохотом.