Горе и ужас мадам Беломут не поддаются описанию. Но, увы, ито и другое было непродолжительно. В ту же ночь, вернувшись с Анфисой с дачи,на которую Анна Францевна почему-то спешно поехала, она не застала ужегражданки Беломут в квартире. Но этого мало: двери обеих комнат, которыезанимали супруги Беломут, оказались запечатанными.

Два дня прошли кое-как. На третий же день страдавшая все этовремя бессонницей Анна Францевна опять-таки спешно уехала на дачу... Нужно лиговорить, что она не вернулась!

Оставшаяся одна Анфиса, наплакавшись вволю, легла спать вовтором часу ночи. Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцыдругих квартир, что будто бы в N 50-м всю ночь слышались какие-то стуки и будтобы до утра в окнах горел электрический свет. Утром выяснилось, что и Анфисынет!

Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в домерассказывали всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и набожнаяАнфиса будто бы носила на своей иссохшей груди в замшевом мешочке двадцать пятькрупных бриллиантов, принадлежащих Анне Францевне. Что будто бы в дровяномсарае на той самой даче, куда спешно ездила Анна Францевна, обнаружились самисобой какие-то несметные сокровища в виде тех же бриллиантов, а также золотыхденег царской чеканки... И прочее в этом же роде. Ну, чего не знаем, за то неручаемся.

Как бы то ни было, квартира простояла пустой и запечатаннойтолько неделю, а затем в нее вселились – покойный Берлиоз с супругой и этотсамый Степа тоже с супругой. Совершенно естественно, что, как только они попалив окаянную квартиру, и у них началось черт знает что. Именно, в течение одногомесяца пропали обе супруги. Но эти не бесследно. Про супругу Берлиозарассказывали, что будто бы ее видели в Харькове с каким-то балетмейстером, асупруга Степы якобы обнаружилась на Божедомке, где, как болтали, директорВарьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть ей комнату,но с одним условием, чтобы духу ее не было на Садовой улице...

Итак, Степа застонал. Он хотел позвать домработницу Груню ипотребовать у нее пирамидону, но все-таки сумел сообразить, что это глупости...Что никакого пирамидону у Груни, конечно, нету. Пытался позвать на помощьБерлиоза, дважды простонал: «Миша... Миша...», но, как сами понимаете, ответане получил. В квартире стояла полнейшая тишина.

Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках,трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и неопределил.

Наконец, видя, что он брошен и одинок, что некому емупомочь, решил подняться, каких бы нечеловеческих усилий это ни стоило.

Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается втрюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей,покрытою черной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке своротником и галстуком, в кальсонах и в носках.

Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с зеркалом увиделнеизвестного человека, одетого в черное и в черном берете.

Степа сел на кровать и сколько мог вытаращил налитые кровьюглаза на неизвестного.

Молчание нарушил этот неизвестный, произнеся низким, тяжелымголосом и с иностранным акцентом следующие слова:

– Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!

Произошла пауза, после которой, сделав над собой страшнейшееусилие, Степа выговорил:

– Что вам угодно? – и сам поразился, не узнав своего голоса.Слово «что» он произнес дискантом, «вам» – басом, а «угодно» у него совсем невышло.

Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часыс алмазным треугольником на крышке, позвонил одиннадцать раз и сказал:

– Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашегопробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!

Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:

– Извините... – надел их и хрипло спросил: – Скажите, пожалуйста,вашу фамилию?

Говорить ему было трудно. При каждом слове кто-то втыкал емуиголку в мозг, причиняя адскую боль.

– Как? Вы и фамилию мою забыли? – тут неизвестный улыбнулся.

– Простите... – прохрипел Степа, чувствуя, что похмельедарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то ичто сию минуту он головой вниз полетит к чертовой матери в преисподнюю.

– Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель,проницательно улыбаясь, – никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старомумудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас кжизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.

Степа был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил,что раз уж его застали в таком виде, нужно признаваться во всем.

– Откровенно сказать... – начал он, еле ворочая языком, –вчера я немножко...

– Ни слова больше! – ответил визитер и отъехал с креслом всторону.

Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столикесервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра ввазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец,водка в объемистом ювелиршином графинчике. Особенно поразило Степу то, чтографин запотел от холода. Впрочем, это было понятно – он помещался вполоскательнице, набитой льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.

Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степениболезненной и ловко налил ему полстопки водки.

– А вы? – пискнул Степа.

– С удовольствием!

Прыгающей рукой поднес Степа стопку к устам, а незнакомецодним духом проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая кусок икры, Степавыдавил из себя слова:

– А вы что же... закусить?

– Благодарствуйте, я не закусываю никогда, – ответилнезнакомец и налил по второй. Открыли кастрюлю – в ней оказались сосиски втомате.

И вот проклятая зелень перед глазами растаяла, сталивыговариваться слова, и, главное, Степа кое-что припомнил. Именно, что деловчера было на Сходне, на даче у автора скетчей Хустова, куда этот Хустов ивозил Степу в таксомоторе. Припомнилось даже, как нанимали этот таксомотор у«Метрополя», был еще при этом какой-то актер не актер... с патефоном вчемоданчике. Да, да, да, это было на даче! Еще, помнится, выли собаки от этогопатефона. Вот только дама, которую Степа хотел поцеловать, осталась неразъясненной...черт ее знает, кто она... кажется, в радио служит, а может быть, и нет.