Отворачиваюсь и толкаю белую дверь. Заперто. Но маленький ключ идеально подходит. Щелкает замок. Открываю и замираю на пороге. Слезы скатываются по щекам. Теперь я понимаю, почему Марк так держится за этот дом. Не в мастерской его жизнь, а здесь, в этой белоснежной комнате, где будто застыла жизнь. Я переступаю порог, провожу пальцами по бильцу детской кроватки, встречаюсь с улыбками кукол, рассаженных на розовом диванчике, плюшевыми игрушками. На резном стульчике висит вельветовый пиджак с вышитыми цветами. На письменном столе – нотная тетрадь с недописанной мелодией. В шкафу – уйма нарядов, отутюженных и пахнущих чистотой. А по стенам – детские рисунки. И снова куклы. Как в мастерской, но среди них – белокурая скрипачка. А за ней – сейф. Трясущимися пальцами набираю код из четырех цифр, но пароль не подходит. Повторяю еще раз. Снова не то. Прикрываю глаза, вспоминая. Все правильно. Цифры и порядок – все именно так, как мне сказали. Но все бесполезно – сейф не поддается. Обида скручивается тугим узлом.

Всхлипываю, сжимая кулаки. И куклы летят на пол. Смотрят с укором, разбиваются. Плевать! Он украл у меня жизнь, так почему я не могу сделать тоже самое?! Могу. И балерины разлетаются на осколки. Могу! И принцессы теряют маски, белоснежной крошкой просыпаясь на пол. Могу! И…мою руку перехватывают сильные пальцы. И скрипачка остается на полке. Белокурая, с пронзительным синим взглядом. Живая как будто. Те же пальцы разворачивают, и я натыкаюсь на перекошенное болью лицо Марка. В его тяжелом взгляде слепая темнота. И в этой темноте звенит пустота.

– Уходи, – хрипит, разжав пальцы. Отворачивается. – Уходи… – повторяет, сжав кулаки. И пальцы дрожат. А я не могу сделать ни шагу, смотрю в кукольное личико скрипачки, сгорбленную спину Марка и… теряюсь.

– Убирайся! – рычит Марк, оттолкнув меня в сторону. Он хватает скрипачку и скрывается меж высоких стеллажей, уставленных куклами.

И я ухожу. Нет, убегаю. Пока не остановил. Пока есть шанс. Пока не задохнулась, не передумала, не нашла оправдание.

Вещи не нужны. Документы лишь. Джинсы, ветровка, кроссовки и маленький ключ в кармане. Улица встречает молочными сумерками и колким дождем. Накидываю на голову капюшон и тороплюсь убраться из этого мрачного места. Но уже у дороги задерживаюсь, обернувшись. Дом провожает меня молчаливыми окнами, качающимися на ветру куклами и саженцами яблонь. Там, где чернели обгоревшие ели. Яблони. Усмехаюсь и сливаюсь с сумерками.

Ветер гнет до земли разлапистые ветви, бросает за шиворот колючие капли. Ноги вязнут в придорожной грязи. До трассы всего ничего, и уже доносится гул машин. Здесь оживленно. Иду вдоль обочины. Голосую. Но хмурые машины проносятся мимо – им наплевать на меня, как и водителям, пассажирам автобусов. Катьке. Марку. Антону. Всем плевать. Никого больше не осталось.

Старый внедорожник едва не сбивает. Я отступаю в глубь подступившего к самой дороге леса.

– Эй, детка, запрыгивай – подброшу, – водитель скалится.

Я игнорирую его, шагаю дальше. Если не обращать внимания – отстанет. Но не тут-то было! Водитель, оказавшийся на поверку здоровенным детиной, выпрыгивает из машины. Подходит совсем близко.

– Садись, говорю, о цене сговоримся.

– Нам не по пути, – отвечаю как можно вежливее. Мимо с диким рычанием проносится черный мотоцикл, обдав меня снопом брызг. Чертыхаюсь, невольно отпрыгнув, и оказываюсь в цепких руках детины. Паника липкой волной окатывает с ног до головы, опутывает.

– Отпусти, – шиплю, взбрыкнув.

– Ну что ты ломаешься, детка, – он перехватывает меня за талию и тянет в машину. Я не сдерживаю крик, брыкаюсь. – Хуже же будет, – рявкает он у самой дверцы.

– По-моему, девушка не хочет никуда ехать, – тихий низкий мужской голос заставляет детину отпрянуть и меня выпустить.

Незнакомец, так вовремя появившийся, рывком прячет меня за спину.

– Мужик, – миролюбиво произносит тот, чей голос кажется до одури знакомым и таким же колючим и холодным, как этот чертов дождь, – езжай дальше, и разойдемся по-тихому. А то, не приведи господь, покалечу. А у меня совершенно нет на это времени.

Наверное, мужик понял, потому что сплевывает под ноги и садится в машину. А еще спустя пару ударов сердца внедорожник срывается с места и исчезает за пеленой дождя.

– Похоже, это становится традицией, – оборачивается мой спаситель, и я не сдерживаю усмешки. Крис Ямпольский собственной персоной.

Смотрит пристально, и в стальных серых глазах отражается дождь. Так странно и жутковато. Невольно делаю шаг назад.

А Крис хмурится.

– Далеко собралась, подруга? – злится. Желваки ходят и глаза прищурены. И от него всего так и веет неприкрытой яростью.

– К тебе, – передергиваю плечами, ощущая, как холод пробирается под куртку.

– Ко мне? – искренне изумляется Крис. – Ты ничего не перепутала?

Отрицательно качаю головой и вытаскиваю из кармана маленький ключ от мастерской Марка. Протягиваю его Крису. Тот смотрит странно.

– И что это?

– Ключ, – отвечаю, слегка запнувшись, и добавляю поспешно: – Ключ от мастерской. Код не подошел. Так что дальше сами как-нибудь.

– Сами что?

– Сами вскрывайте сейф. А с меня хватит. Я больше туда не вернусь, – и с силой вкладываю в ладонь Криса ключик.

– Ты так в этом уверена? – он кивает в сторону затормозившего джипа, из которого выскакивает Дима. Но, завидев меня и Криса, усаживается обратно в машину, кому-то звонит и не уезжает. – Хозяину докладывает, – усмехается Крис.

Я отворачиваюсь, засунув руки в карманы. Трудно с ним разговаривать. Он так похож на Марка. Крис сейчас невероятно походил на того мальчишку, которого я боготворила в детстве. Такой же упрямый и злой. А вот говорить, не видя…

– Он убил моего отца, – говорю тихо, страшась собственных слов. Потому что, произнеся их, я облекаю в реальность случившееся. И если еще минуту назад можно было убедить себя, что ничего не произошло, что все в порядке и все живы, то сейчас отступать некуда. И боль скручивает в судорогах нутро.

– Марк? – хриплый смех разгоняет сумерки, сплетается с ветром.

Оборачиваюсь. Крис подходит близко.

– Да у вас тут полный алес капут, – усмехается, отсмеявшись. Вот только ярость никуда не исчезла, притаилась в уголках обветренных губ, на дне стальных глаз. И ему все труднее сдерживать ее. Что-то произошло. И то, что он не может это исправить, – приводит его в бешенство, которое ему удается удерживать на коротком поводке. Пока удается. – Но мне глубоко начхать на ваши заморочки, – теперь ярость клубится в голосе, стряхивая наваждение, заставляя цепенеть. – Меня куда больше волнует вот этот ключик. И почему ты решила, что он мне нужен?

– А разве нет? – теперь удивлена я.

Он отрицательно качает головой.

– Рассказывай, – приказывает и мрачно скалится. А по позвоночнику пробегает холодок иррационального страха. Теперь я понимаю, почему так быстро ретировался тот детина.