выполняет гораздо быстрее, чем прочие. Я пока ещё не решил, каким образом перестроить его ядро, чтобы оптимизировать работу… – ученый задумался и умолк.

– Не боишься, что компьютеры начнут проявлять настоящие эмоции?..

Громов немного постоял, выпуская большое облако сизого дыма.

– С чего бы? – ответил наконец он. – Я всего лишь немного подправил базовый код, на котором основана ПУЛ – программа-помощник управления лабораториями. О каких-то реальных чувствах тут нет и речи, компьютер лишь синтезирует подобие наших эмоций, выстраивая сложную внутреннюю иерархию лиц и действий, с которыми ему приходится взаимодействовать. Фишка в том, что программа сама постоянно корректирует и дополняет эту структуру, делая её архитектуру всё более совершенной.

– А какой практический смысл в этом всём? – заинтересовался Лаврентий.

– Мы уже давно привыкли доверять все вычисления компьютерам, но ведь подчас перед нами встают задачи, непосильные для обычных машин. Интуиция, собственные предпочтения, предугадывание – я всегда считал, что эти свойства были даны человеку природой неспроста. Впрочем, полагаю, о конкретных преимуществах можно будет говорить только после окончания эксперимента, – уклончиво ответил Громов, туша сигарету и поворачиваясь к своему собеседнику.

– В последние годы, конечно, человечество совершило мощный скачок в сфере разработки искусственного интеллекта, – продолжил программист. – Однако осознать себя как личность, чтобы строить независимые суждения от первого лица, компьютерная программа не сможет никогда.

Вдавив окурки в маленькую гипсовую пепельницу, стоявшую на широких перилах, оба молодых человека покинули балкон.

Визит

Германцы, похоже, наконец-то отстали.

Непрекращающееся гудение гнуса над головой сливалось в единый шум. Комары лезли в уши, глаза, ноздри, забирались в щели между пластинами доспеха, но на такие мелочи никто уже давно не обращал внимания.

Отряд, от которого из полусотни осталось не более дюжины человек, брёл по болоту уже третий час, но только сейчас лай германских псов наконец-то затих.

– Привал, – громко прохрипел центурион и первым повалился на землю.

Секст Абулений был последним из оставшихся в живых центурионов. За его плечами была Парфянская и Иберийская кампании; измерив своими ногами Империю от солнечных пальм Гадира до мрачных равнин Каледонии, Секст полагал, что в этой жизни он познал всё, что только дано испытать смертным.

А затем его перевели в гарнизон провинции Великая Германия.

Великая, мать её!..

Сплёвывая кровавой слюной, рядом с ним друг за другом попадали на сырой мох легионеры. Обозный погонщик, писец, легионный повар – солдаты из всех трех легионов после трёхдневной кровавой резни вперемешку бежали в эту гибельную топь лишь с одной целью: выжить.

Бой закончился почти восемь часов назад, но избиение продолжалось до сих пор. Одержимые от безоговорочной победы, германцы резали всех римлян, которые попадались у них на пути. Больше всего доставалось чиновникам и военачальникам; в этом плане их командир Квинтилий Вар поступил более чем мудро, упав на собственный меч ещё тогда, когда заварушка только начиналась.

Секст пытался вывести остатки своей центурии, теснимой очередной волной безумных херусков, из-под основного удара. Уже отступая и оставляя за своими спинами корявые ветви Тевтобургского леса, легионеры видели, как в священной роще принесли в жертву сенатского трибуна их легиона.

Провинция Великая Германия. Римская провинция…

Центурион скрипнул зубами от злости и вытянул ноги.

Семьдесят часов почти непрерывной битвы, а после ещё несколько часов бега сначала через чащу, а потом через непроходимые болота окончательно подкосили тех немногих, кому повезло спастись. Расчёт центуриона оказался верен – не рискнув лезть глубоко в топь за беглецами, херусские и хавские воины наудачу забросали отступавших в панике римлян стрелами, после чего стали понемногу возвращаться обратно к месту основного побоища.

Ведь делить добычу куда приятнее, чем бегать по болотам за какими-то оборванцами.

Оборванцами, которые ещё позавчера были хозяевами этих земель.

– Легион, – с трудом переводя дыхание, процедил центурион. – Слушай мою команду. Сейчас поднимаемся и рвёмся дальше на север, к реке. Если Марс повернётся к нам лицом, и мы успеем добраться до Везера, то у нас появится хоть какой-то шанс. Во всяком случае, на севере нас уж точно никто не догадается искать.

– Нам туда не дойти, – хмуро ответил Марк Вирций, опцион – помощник и заместитель Секста, единственный из отряда, кому удалось отделаться относительно легко: свинцовый шарик, выпущенный из германской пращи, оставил лишь вмятину на щитке его шлема. Вся правая сторона головы теперь гудела так, как будто по ней размеренно били кузнечным молотом, но, по крайней мере, опцион почти не хромал и ещё способен был драться.

– Отставить, – отрезал Секст, поворачиваясь к своему помощнику. – Мы ещё живы, и с нами всё ещё Он, – тут центурион махнул в сторону сидевшего в отдалении солдата, прижимавшего к груди какой-то грязный мешок.

– Гай, Торгус, смените ребят, – мрачно прикрикнул центурион, чуть покосившись на лежавшее среди болотных кустов безжизненное тело, рядом с которым отдыхали двое измученных солдат.

Однако первое впечатление было обманчивым – распластанный на земле человек ещё был жив. Германская секира, проломившая несколько пар рёбер, не смогла рассечь сам панцирь, и благодаря этому обстоятельству молодой трибун, бывший некогда командиром третьей и пятой когорты Девятнадцатого Морского легиона, был ещё жив.

– Привал окончен! – прокричал Секст, с трудом вставая на ноги. – Отряд, за мной!

Солдаты один за другим поднимались с травянистых кочек и устремлялись за своим командиром дальше, вглубь бесконечной топи. Большинство уже не чувствовало ни ног, ни боли от ран; измученные легионеры действовали машинально, не задумываясь над происходящим – настолько события последних нескольких дней отбили у них жажду к жизни.

Наверное, даже если бы им сейчас навстречу выскочила очередная орда германцев – «гемов», как римляне их пренебрежительно называли – ни у кого не было бы даже сил удивляться. И, скорее всего, никто, кроме центуриона и его помощника, даже не попробовал бы поднять свои мечи…

А ведь всего несколько дней назад всё было ещё совсем по-другому.

* * *

Уже несколько дней моросил мелкий и промозглый сентябрьский дождь. Осень 761 года от основания Города[1] в провинции Великая Германия выдалась не только студёной, но и невероятно дождливой. Когорты, впечатывая шаг, одна за другой переваливались через холмы Ализонской долины, оставив уже далеко позади свой старый лагерь – Кастра Ветера.

Великая Германия – новоприобретённая провинция могучего Рима – была окончательно прибрана к ногтю. Вести, поступавшие ото всех племён, населявших эти дремучие борейские земли, наконец-то перестали тревожить Рим: Германия смирилась с его владычеством.

Марк Вирций никогда не доверял германцам – по-настоящему. Для них, во всяком случае, для того поколения, которое видело, как железные римские