Истинная причина возмущения Амира состояла в том, что губернатор, исполняя свои рутинные обязанности, потребовал от него уплаты весьма значительной задолженности по налогам. Налоги, несомненно, являлись вполне законными, а задолженности сильно просроченными, но требовать их было так неучтиво! На такие простительные провалы в памяти не следует обращать внимания, и старый джентльмен сопротивлялся сборщикам налогов силой оружия, и инцидент закончился, как это, к счастью, бывает в Персии, без кровопролития. А налоги остались неуплаченными.

Наблюдая, как заместитель губернатора искренне сочувствует этому свирепому старику в его попрании власти, я понял, как на самом деле труден для персидского губернатора процесс управления. В конце концов персидская система, которая позволяет событиям идти своим чередом, возможно, не хуже любой другой. Персидская точка зрения была изложена в ответе на мое печатное воззвание, о котором я уже говорил: «Наши методы могут быть достойны сожаления, но это наши методы; они нас устраивают, и мы не хотим ваших, которые нам не подходят».

Несомненно, мой визит к Амиру пролил новый свет на вопрос о положении губернатора. Вы можете порицать его за то, что он не правит, но, должно быть, нелегко управлять общественными делами, когда самый важный человек в округе игнорирует вашу власть и вооруженной силой сопротивляется вашим попыткам навязать ее, в то время как ваш помощник столь усердно поддерживает причину всех неприятностей, что этот важный человек разрывает всякую связь с вами и переходит на сторону врага.

Между прочим, было приятно осознавать, как подобные гильбертианские[14] ситуации укрепляли наши в остальном слабые позиции в Хамадане.

Старый Амир не подвергал меня особо серьезному перекрестному допросу; он, казалось, скорее радовался перспективе прихода британских войск в эту часть Персии. Он считал, что любое правление было бы предпочтительнее правления демократов, которые мало уважали его положение и имели наглость требовать уплаты его задолженности по налогам.

Через несколько дней после моих визитов начались ответные. Губернатор, каргузар и Хаджи Саад эс-Султани прибыли, в соответствии со своим положением, с официальным эскортом, и разговор на этот раз оказался не столь формально холодным; лед начал таять. С самой внушительной свитой явился Амир, включая красавца пони, которого вел слуга. Пони вез только трубку хозяина, табак и жаровню с зажженными углями; последняя казалась довольно неудобной поклажей для беспокойного животного, но, возможно, печальный опыт научил табачного пони не ерзать. В это время другие офицеры вступили в контакт с мелкими чиновниками в городе, и уже начавшаяся работа по оказанию помощи голодающим сблизила нас со всеми классами, так что к концу месяца мы стали неотъемлемой и незаменимой частью местного общества.

Однако перекрестный допрос меня и моего штаба продолжался с неослабевающей энергией и становился просто невыносимым. Я знал, какого рода телеграммы от министра внутренних дел получал губернатор и другие лица, где им приказывалось во что бы то ни стало выяснить точную численность британского отряда, поэтому едва ли мог винить их за то, что они устраивали своего рода представление, дабы выполнить приказ. Мои занятия персидским языком успешно продвигались, и возобновление моего раннего знакомства с «Гулистаном»[15] Саади оказалось для меня крайне полезным в последовавших словесных поединках.

Удивительно, что, хотя все персы воспитаны на мудрости Саади и других глубоких и вызывающих восхищение мыслителей (и нет такой проблемы в жизни, которая не нашла бы своего решения в трудах этих поэтов), они читают их и цитируют, но никогда ими не руководствуются. Они беспомощно обращаются за просвещением к Западу, в то время как все, что мы знаем, кроме современной науки, получено нами с Востока.

В восьмой главе «Гулистана» я нашел то, что искал — цитату, которую смог выучить наизусть и которая защитила бы меня от ливня обескураживающих вопросов, которые губернатор ставил передо мной при каждой беседе.

В конце концов я возразил такими словами: «Мои визиты к вам и ваши ко мне являются для меня источником чистейшего удовольствия, но я не думаю, что мы ведем наши беседы на должном или справедливом уровне. Я говорю с вами о погоде, урожае, удовольствиях жизни, неопределенности существования и конечной судьбе человечества. Ваш разговор, с другой стороны, состоит из серии повторяющихся и самых скучных вопросов, таких как: „Сколько у вас войск? Сколько у них винтовок? Сколько патронов на винтовку? Сколько войск еще прибудет? Когда они прибудут? Где они сейчас?“ Разговоры на такие темы чрезвычайно утомительны для меня, да и для вас тоже. Мне ничего не стоило бы ответить на все ваши вопросы, сказав неправду, — ведь очевидно, что мое правительство уверено, что я не раскрою официальные тайны, — но у меня серьезное неприятие лжи, и в этом отношении я могу показаться вам совершенно непонятным; но повторюсь, ложь мне крайне неприятна. Я мог бы, согласно известной персидской поговорке, завернуть свои принципы в салфетку забвения, но предпочитаю этого не делать. Поэтому в ответ на все вопросы, которые вы до сих пор задавали мне и намерены задавать в будущем, я привожу следующую цитату из Саади:

Не каждый секрет, что есть в твоем сердце, Следует раскрывать лучшему из друзей — Видит Бог, завтра он может врагом оказаться! И не все возможные раны Следует наносить врагу — Видит Бог, завтра может другом он стать!»

Это окончательно положило конец раздражающим перекрестным допросам, и больше меня ими не донимали. Время от времени в ответ на безапелляционный приказ Тегерана предпринимались судорожные попытки возродить старый процесс, но не возникало необходимости приводить цитату; достаточно было лишь произнести «глава восьмая», и мои собеседники с улыбкой обращались к более приятным темам.

Невозможно представить, что мой персидский мог без посторонней помощи блистать такими полетами красноречия. Беседа поддерживалась на персидском отчасти совместными усилиями капитана Сондерса и моими, а отчасти с помощью консула или мистера Макмюррея, выступавших в качестве переводчиков, и частично на французском, когда я обращался к Хаджи.

С местными аристократами у нас установилась прочная дружба, принесшая обеим сторонам немалую выгоду. Денежная основа, которая является обычным, полезным, но низменным способом достижения своих целей, в наших отношениях полностью отсутствовала, и хотя, когда совершалось какое-либо доброе дело, другие политики неизменно чуяли взятку, я могу честно сказать, что все, что предпринималось, чтобы помочь нам в это время, делалось без каких-либо денежных выплат.

Однако могу привести пример из наших отношений с чиновником — не упоминая его имени, — которые имели место в другом городе и в другое время.