– Господи, Фифи, – говорим мы вместо приветствия, оглядывая ее с головы до ног.

– Где вечеринка? – поддразнивает ее Сэнди.

– Если не можете сказать ничего хорошего… – обиженно начинает Фифи. Ее кожаная сумочка удручающе сочетается с туфлями-лодочками.

– Эй, эй! – Мы заключаем ее в групповое объятие. – Только не говори, что потеряла чувство юмора! Выглядишь потрясно!

– Не испортите мне прическу, – пугается Фифи, оглаживая волосы, словно шляпу. Но улыбка не сходит с ее лица. – Угадайте что? – Она переводит взгляд с одной сестры на другую.

– Ты встречаешься со славным юношей, – хором отвечаем мы.

Фифи впадает в растерянность, а потом смеется.

– Молва не дремлет?

Мы киваем. Она объясняет, что ее славный юноша – это наш кузен Мануэль Густаво.

– Славный кузен, – быстро добавляет она.

– Кузен? – Мы знакомы с большинством наших кузенов, но о Мануэле Густаво слышим впервые.

– Тайный кузен, – отвечает Фифи, перетряхивая сумочку в поисках фотографии. – Один из внебрачных.

Вот это новости! Мы, сестры, показываем друг другу пальцами знак победы. Партизанская революция продолжается! А мы-то боялись, что Фифи поддалась семейному давлению и регрессировала в благовоспитанную девицу из третьего мира. Однако все так просто. Она по-прежнему старая добрая Фифи.

Фифи в деталях рассказывает нам историю Мануэля Густаво. Его отец – брат нашего отца, дядя Орландо, у которого полдюжины детей от mujer del campo, женщины из деревни неподалеку от одного из его ранчо. Разумеется, жене нашего дяди, простодушной и почитающей Пресвятую Деву тете Фиделине, «ничего не известно» об изменах дяди Орландо. Но теперь, когда Мануэль Густаво, так сказать, у порога яслей, его отец должен придумать какое-то объяснение, едва ли не равносильное непорочному зачатию. «Кто этот молодой человек, гуляющий с моей племянницей? – интересуется тетя Фиделина. – Откуда он взялся? Как его фамилия?» Другой дядя, Игнасио, предлагает признать Мануэля Густаво своим незаконнорожденным сыном. Он никогда не был женат и вечно подозревался в гомосексуализме. Так оба мужчины убивают двух зайцев с помощью одного внебрачного ребенка. По словам Фифи, alta sociedad, дамы из высшего общества, состоящие в каком-то подобии загородного клуба, с наслаждением смакуют эту пикантную сплетню.

– Заняться-то больше нечем, – заключает она, презрительно подняв подбородок.

Мы объявляем Мануэля нашим любимым кузеном.

Он выглядит как красивый молодой двойник папи и очень похож на нас: семейные брови, те же высокие скулы, полный, щедрый рот. Словом, он мог бы быть братом, которого у нас никогда не было. Когда он с ревом заезжает на участок на своем пикапе, мы вчетвером выбегаем на подъездную дорожку, чтобы поприветствовать его поцелуями и объятиями.

– Девочки, – хмурясь, говорит тетя Кармен, – так приветствовать мужчину недопустимо.

– Ага, девочки, – соглашается Фифи. – Руки прочь, он мой!

Мы смеемся, но продолжаем носиться с ним и обхаживать его, словно никогда не бывали в Штатах, не читали Симону де Бовуар и не планировали самостоятельную жизнь.

Но постепенно Фифи становится замкнутой и настороженной. Ежедневно случаются маленькие стычки, обиды и бойкоты, потому что кто-то из нас обнял Мануэля или слишком долго беседовал с ним о производстве сахарного тростника.

Чтобы она успокоилась, мы умеряем пыл и становимся более сдержанными с Мануэлем. С этого нового расстояния мы начинаем видеть картину во всей полноте, и она не такая уж радужная. Милашка Мануэль оказывается настоящим тираном, папи и мами в одном миниатюрном флаконе. Фифи нельзя носить брюки при людях. Фифи нельзя разговаривать с другими мужчинами. Фифи нельзя выходить из дома без его разрешения. И, что самое тревожное, Фифи – бойкая, задорная Фифи! – позволяет этому мужчине указывать ей, что ей можно, а чего нельзя.

Однажды днем Фифи, которая почти перестала читать, с головой погружается в один из привезенных нами романов, причем на этот раз далеко не низкопробный. Приезжает Мануэль Густаво и, поскольку никто ему не открывает, входит через заднюю дверь. Мы вчетвером читаем, растянувшись на шезлонгах. Лицо Фифи озаряется улыбкой. Она собирается отложить книгу, но Мануэль Густаво наклоняется и выхватывает ее у Фифи из рук.

– Это, – говорит Мануэль Густаво, держа книгу, будто грязный подгузник, – хлам в твоей голове. У тебя есть занятия получше. – И бросает книгу на журнальный столик.

Фифи бледнеет, что заметно даже через слой румянца на ее щеках. Она быстро встает, подбоченивается и сощуривает глаза – это снова Фифи, которую мы знаем и любим.

– У тебя нет никакого права указывать мне, что можно, а чего нельзя!

– ¿Que no?[43] – возражает Мануэль.

– Что слышал! – не отступает Фифи.

Мы одна за другой выходим, подбадривая Фифи себе под нос. Через несколько минут мы слышим, как пикап с ревом уносится прочь по подъездной дорожке, и в спальню входит всхлипывающая Фифи.

– Фифи, он сам напросился, – говорим мы. – Не позволяй ему собой помыкать. Ты вольный дух, – напоминаем мы ей.

Но не проходит и часа, как Фифи уже звонит Мануэлито и умоляет его о прощении.

Мы даем ему прозвище М. Г. в честь марки автомобиля, которую считаем слегка вульгарной, – такую мог бы выпросить в подарок у своего папи один из наших старших кузенов, чтобы пускать пыль в глаза островным девушкам. При упоминании его имени мы ревем воображаемыми двигателями. Он такой тиран! Р-р-р-р-м-м. Он пытается сломить дух Фифи! Р-р-р-р-м-м-р-р-р-м-м.

Через несколько дней после случая с книгой Мануэль Густаво приезжает к нам на обед, а поскольку Фифи еще на уроке испанского, мы решаем провести с ним небольшую беседу.

Йо начинает с вопроса, слышал ли он когда-нибудь о Мэри Уолстонкрафт. Как насчет Сьюзен Энтони? Или Вирджинии Вульф?

– Это ваши подруги? – спрашивает он.

Из уважения к невидимому сестринству, поскольку наши тетушки и кузины считают очень неженственным воинственно заявлять о своих правах, Йойо вздыхает, и все мы закатываем глаза. Наши попытки повысить здешнее самосознание потерпели полную неудачу. Мы словно тянулись к соборному потолку из подземного туннеля или что-то в этом роде. Однажды мы насели на тетю Флор, и она в ответ ткнула пальцем в сторону своего большого дома, ухоженного участка и каменного купидона, устроенного так, чтобы у него изо рта лилась вода.

«Взгляните на меня, я королева, – заявила она. – Моему мужу приходится каждый день ходить на работу. А я могу спать до полудня, если захочу. К чему мне сражаться за свои права?»

Йойо передает слово Карле, будущему психологу, которая умеет завоевать расположение людей с помощью легкой беседы. Йойо называет это «режимом подслащивания пилюли».

– Мануэль, почему тебя так расстраивает, когда Фифи делает что-то для себя? – берет его в оборот Карла, руководствуясь учебником психологии для начинающих.

– У местных женщин так не принято. – Ступня Мануэля Густаво, лежащая на его колене, покачивается вверх-вниз. – Возможно, вы в своих Соединенных Штатах Америки поступаете иначе, – тон его голоса балансирует между поддразниванием и насмешкой, – но к чему это приводит ваших gringas[44]? Большинство из них разводятся или остаются jamona[45] и за неимением лучшего принимают наркотики и спят с кем попало.

– Р-р-р-м-м, р-р-р-м-м, – газует Сэнди.

– Мануэль, – увещевает его Карла. – Видишь ли, у здешних женщин тоже есть права. Они предусмотрены даже доминиканским законом.

– Да, у женщин есть права, – соглашается Мануэль. На его лице появляется кривая ухмылка: он собирается сострить. – Но штаны носят мужчины.

Революция на пороге. У нас есть неделя, чтобы выиграть битву за сердце и разум нашей Фифи.

Вечера на Острове мы с кузинами проводим на Авениде. Это веселая главная улица, заставленная машинами и конными колясками для туристов, желающих прокатиться по побережью при свете луны. Отели и ночные заведения так ярко освещают небо, что, проезжая мимо, можно различить лица людей. Крутится мельница сплетен. Марианела изменила Учо с Клаудио. Маргарита выглядит чересчур беременной, учитывая, что со свадьбы прошло всего два месяца. Зацените мини-юбку Пилар – это с ее-то слоновьими ногами! Божечки, хоть бы в зеркало на себя глянула.

Мы садимся в несколько машин, за рулем которых сидят наши кузены. Мы не хотим нанимать шоферов-доносчиков. Парней настоятельно просили