И не памятовал сын воеводский, что не ему, от горшка двавершка, хватать за рукав именитого мужа, – отроки, они на то отроки иесть, чтобы рта не раскрывать, покуда не спросят… Ратша ему и напомнил. Сдунулпарня с дороги, всей спиной приложил к шершавым бревнам стены. Гёты обиднозасмеялись: вот, стало быть, как у вас здесь заведено, ребятня воинам указует!Но Святобор мигом вскочил и снова встал перед Ратшей. Больно уж худое дело тутзатевалось, для всех худое: и для словен самих, и для заморских гостей. Нельзябыло дать им схватиться.

– Ратша, у тебя свадьба завтра!..

– Свадьба!.. – расхохотался Авайр.

Ратша посерел лицом и стал страшен. Правая рука у него былазанята, однако достало и левой – Свято-бор замертво покатился по земле. Но несудьба была Ратше с Хаконом сойтись и испытать друг на друге мечи, потому чтотут-то и вомчался к ним воевода, а с воеводой добрая половина дружины.Недвижимый, окровавленный Святобор попался как раз под ноги отцу, и ЖданТвердятич, казалось, вмиг позабыл, зачем и бежал. Остановился, медленнонагнулся над сыном, будто над уснувшим дитем:

– Святоборушко… соколик…

Тот не отозвался. Воевода так же медленно выпрямился.Посмотрел на гридней, уже разлучавших поедин-щиков, и тихо выговорил, неведомокак угадав, кто избил Святобора:

– Ты, что ли, Ратша?..

– Я, – ответил Ратша сквозь зубы.

Ждал расспроса и суда, но воевода ни о чем спрашивать большене стал. Поднял руку и указал на него пальцем:

– Хватай… в поруб собаку!

И тогда-то воины, привыкшие повиноваться ему с полуслова,впервые не послушались вождя. И не то чтобы они уж так забоялись Ратши и егожестокого меча, – таких, кто мог забояться, в здешней гриднице за столамине потчевали. А только и к тому приучены не были, чтобы по первому приказувоеводскому накладывать руки и скручивать, засаживать под замок своего жетоварища-побратима. Да не простого – первого по доблести, прославленного, откоторого сами не раз и не два в бою выручки ждали!..

Ни один из гридней не сошёл с места! Мало того, иные ещё изароптали:

– Расспросить бы надо, Твердятич…

– Ижора покликаем, пусть сказывает, как было!

Другие отозвались немедленно, будто случая дождались:

– А что кликать, доколе норов спускать!

Ратша оглядывал их, нехорошо усмехаясь. Половина сошедшихсяздесь и вправду крепко его не любила – это он знал. Может, так-таки не сдвинетникого воевода выламывать ему руки, а может, и сдвинет. Что поделаешь, придетсяим его убивать: в поруб-то он не пойдет ни своей волею, ни чужой…

Вот уж бурой кровью налился старый боец, готовый, видно, проклястьзлую судьбу, давшую дожить до непослушания дружины! Впился в Ратшу глазами да иуказал десницей на ворота:

– Со двора вон!.. Вон, говорю, пес негодный, пока яплеткою тебя не погнал!

Ратша вздрогнул от нового оскорбления, но не пошевелился ине ответил.

– Во каков! – запустил кто-то. – Святоборавсем кулаком, а воеводу не смеешь небось!

Ратша только голову молча повернул: кто?..

– Хорош пес, – долетело с другой стороны, –Его мать волка в лесу обнимала!

Оба немедленно получили отпор – сперва яростную брань, потоми затрещины. Дело шло к рукопашной, а есть ли что хуже усобицы в дружине?Беда!..

Ратша всунул между зубов два жилистых пальца и свистнул.Внутри конюшни хлопнула оборванная привязь, и Вихорь ткнулся носом в хозяйскоеплечо: звал, что ли?.. Ратша чуть коснулся ладонью крутой холки любимца,взлетел на него охлябь. Гол пришёл он, бродяга, в стольный город Ладогу тригода назад, гол уходил, лишь верный меч с собой унося.

– Ну, спасибо, побратимы, не выдали, – проговорилон насмешливо. – А и тебе, Ждан Твердятич, спасибо. Вот уж наградил такнаградил за верную службу!

Коленями легонько тронул коня и добавил уже через плечо:

– Князю, вернется когда, в ножки от Ратши-оборотняпоклонитесь.

Вот каково оно, счастье – птица небесная! Попробуй-капримани его, подзови, чтобы на руку слетело. А спугнуть навеки – в один миг!

Краса сажала в угли хлебы для вечерней еды – дело, требующеечистого сердца и сосредоточенной, спокойной души. Долго ли обидетьноворожденный хлеб! Приоткроешь двери вздохнуть холодком после жара печного, аон, нежный, глядишь, уже и поник, заскучал, потерял силу и упругую пышность.Смотреть на него и то не в радость, есть – не впрок.

Вот и поручила Краса, как всегда, идя к печи, сынишку малогоподруженькам. А те заболтались за рукоделием, позабыли про несмышленыша,тихонько игравшего в уголке. Не углядели, как подобрался к двери, неприхлопнутой торопливо пробегавшей рабыней. Известно же: семь чужих глаз одномуматеринскому не замена!

А воевода Ждан Твердятич шагал по двору туча тучей, и гром втой туче не за семью засовами хранился. Лежал ведь в ложнице соколикподстреленный, надёжа-сын единственный, ненаглядный. Не мог рта раскрыть,словечко сказать, не мог притронуться к багрово вспухшему подбородку… Крепко жеизувечил его Ратша железным своим кулаком! Да и гридни бессовестные добавилиЖдану срама и боли, вздумав ещё за обидчика заступаться…

Во дворе ждал воеводу Эймунд с Тьельваром и несколькимилучшими мужами – пришли рассказать словенскому ярлу, что они там у себяприговорили о Хаконе-забияке… Тут-то выкатился прямо встречь Ждану Твердятичурумяный беленький колобок, Ратши отродье.

И взыграло у старого в груди ретивое сердце! Свет померкперед глазами – схватил из-за сапога гремучую, в железках, плеть и взвил её надголовой – только свистнуло. Тьельвар прыгнул барсом, подхватил малыша,заслонил. Плеть пала на его плечо, разорвала кожу за ухом, едва не пропоролаодежды.

Старшие гридни – старградские варяги, самому князюближники, – бегом бежали через двор унимать не в меру разошедшегосявоеводу, пока тот не натворил в запале ещё чего похуже. Ждан Твердятич зарычалпо-медвежьи, замахиваясь снова, но Тьельвар проворен был – успел отскочить.Мальчишка вырывался из рук и пронзительно кричал. Кабы не заболел ещё сперепугу! Гридни окружили воеводу, отняли плеть, и Тьельвар принялся неумелоласкать чужое дитя, стараясь утешить. И тотчас перед ним как из-под земливыросла Краса. От одежды и рук, присыпанных мукой, ещё веяло печевом, но сбелого лица глянули на Тьельвара белые, отчаянные глаза. Вот когда ему кинутьбы на плечи Красе свой теплый кожаный плащ, увести её прочь, обнять покрепче дане отпускать… Но не сделал этого, не смекнул. Отдал ей сына и вернулся туда,где шумели вокруг воеводы немногословные гридни.

– И Ратшу вот не за дело обидел, а теперь мальчишкуего…

– Ратше поделом, давно пора бы унять!

– А ты почто? Сам первый за его щитом голову укрывал!