Чужак вздохнул через силу.

– Не раньше, чем он встретит их.

У альфы сдавило живот. Она ещё раз обежала глазами лес.

– А вы-то сами из этих лис кто? – спросила бета.

– Вы Олео? Что-то не похожи вы, по-моему, на собаку.

Глаза у Чужака даже не приоткрылись. Может, он сделал вид, что не слышал вопроса, а может, пытался одолеть боль. Альфа принюхалась к Чужаку – вдруг есть какие-то зацепки, которые его выдадут, – но пахло от него только ранами. И лежал он так, что она не могла понять – острые у него уши или же вислые.

– Ещё чего! – сказал недоросток. – Это Джулеп. – Он показал носом на мех Чужака. – Видите, у него синие блики.

– Это кровь, – прошептала бета. – Кажется. И вообще, если это Джулеп, откуда он знает про всё, что произошло на Ферме?

С каждой новой догадкой младшие принюхивались к Чужаку всё ближе и ближе, пока не оказались от его морды на расстоянии укуса. Альфа схватила их за хвосты и оттащила назад, одного за другим, только уже не так поспешно, как раньше.

Глаза у Чужака распахнулись, будто он очнулся от дрёмы:

– Лисы покинули длинные ряды человеческих нор и пришли на новую территорию. В место, где всё между собой связано – и дыры в земле, и проточная вода, и тротуары, по которым ступают разом и звериная лапа, и человеческая нога, и птичий коготь. В место с миллионом огней и глаз. В место, где яд может выворотить наружу лисьи кишки, где капканы могут отрезать им лапы, а огромные грохочущие машины раздавят так, что превратят их в плоскую шкуру из Белого Сарая. В место, где непостижимые чудеса могут отвести лису от края смерти… – Чужак судорожно втянул в себя воздух. – …Или с воем утащить её в пропасть.

В СТАРЫХ ИСТОРИЯХ рассказывалось, что бывает трудно, но чтобы настолько!

О-370 старался не отставать от трёх диких лис, с которыми они шли, казалось, уже по самому краю света. Земляные кручи нависали над огромными ямами, от которых воняло перемолотыми червями и бензином. Перемазанные сажей мотыльки пьяно порхали в воздухе. Как будто сама природа – и даже насекомые – понемногу вырождались во что-то… совершенно другое.

Диких лис нисколько, казалось, не беспокоили ни мёртвая земля, ни огромное расстояние, которое они одолели. Их движения были плавными и осторожными, когда они, будто ручей, огибали земляные кучи, и становились стремительными, когда они выбирались на узкие мостики твёрдого грунта. Они даже не запыхались.

О-370 задыхался, как сломанный мотор. Исколотые занозами лапы хромали. Спина и плечи горели, будто искусанные пчёлами, а ноги были готовы переломиться. Каждая клеточка его тела молила об одном: снова оказаться в уюте его норы, отгородиться сеткой, греться под пылающими обогревателями и засыпать под баюкающее дыхание лис на Ферме.

Но он сам напросился на это приключение и теперь не мог взять и отказаться.

– Олео!

Каждый шаг, который уводил О-370 прочь от сетчатых нор, добавлял ещё немного тяжести его сердцу. Но он не мог заставить лапы повернуть назад. Туда, где оставались Гризлер и Фермер. Где был Живодёр с его извилистым Голубым светом.

– Олео, я с тобой разговариваю.

Всякий раз, слушая истории о Мии и Юли, О-370 представлял себе, что всё это происходит в месте размером с Ферму. А здесь мир бесконечно тянулся всё дальше и дальше. Как тянулся в лисьих рассказах Белый Сарай.

– Олео!!!

О-370 подпрыгнул и чуть не прикусил высунутый язык.

Джулеп, лисёныш-самец, повернулся и смотрел на него. Шубка у лисёныша была усыпана синими бликами, и пахло от него фиолетовыми цветами, которые Фермер приносил дочери к дню рождения. О-370 когда-то любил этот запах.

– Ты не слышишь, когда тебя называют по имени? – спросил Джулеп, не останавливаясь ни на шаг.

О-370 запрыгал, догоняя лисёныша. На клочке твёрдой земли лапы казались неустойчивыми.

– Я… я думал, это просто какие-то странные звуки.

Он не понимал больше половины слов, которые произносили дикие лисы. Пытаться уследить за их разговором было всё равно что пытаться изловить муху, пока она не подлетела к морде.

– Это и есть странные звуки, – ответил Джулеп. – «Олео» звучит очень странно. Поэтому у тебя бирка с именем? Чтобы не забыть собственное имя?

– Меня зовут О-Триста семидесятый, – сказал О-370. Он мотнул головой, дёрнув вислыми ушами, и мельком показал бирку. – Это моё удостоверение личности. Это затем, чтобы мы на Ферме знали, как друг друга зовут, и… – «Чтобы Фермер знал, когда мы уже достаточно подрастём, чтобы отвести нас в Сарай».

Он оборвал свою мысль на полуслове. Пускай эта бирка иногда жутко чешется, но когда чувствуешь её возле щеки, становится спокойнее. Это единственное, что теперь связывает его с Фермой. И с лисами, которые там в клетках.

– Знаешь что, – сказал Джулеп, – хозяин по тебе, наверное, скучает. Может, тебе пойти его поискать?

Ласка, молодая лисичка, неодобрительно оглянулась на Джулепа. Мех у Ласки был светлый, кремово-рыжий, а глаза разные – один зелёный, другой золотистый. Пахла она, как воздух после грозы.

– У меня больше нет хозяина, – сказал О-370. – Я жил на Ферме.

Джулеп расхохотался.

– Лисы не живут на фермах. Фермы – это где водятся куры и овцы. Как бы ты вообще научился говорить по-лисьи?

О-370 склонил голову набок.

– Ну, я же… лиса.

– С вислыми-то ушами и собачьими украшениями? – усмехнулся Джулеп. – Не-а. Ты шавка, яснее ясного.

Лисы подошли к невысокой насыпи. Олео с трудом карабкался за остальными вверх, потом вниз – рыхлая земля так и норовила проглотить его лапы. Это правда: дикие лисы отличались от лис на Ферме. Рыжий цвет на их шубках был не таким ярким. Уши у них были жёсткие и заострённые. Узкие глаза светились золотистыми щепками, а клыки торчали острые, как шипы.

Но ведь это не значит, что О-370 похож на Гризлера… нет ведь?

У него в горле нарастало рычание:

– И никакая я, к бреху, не шавка!

Джулеп презрительно засмеялся.

– От кого это ты услышал такое слово? От бабушки?

У О-370 поникли уши.

– Ручной, – обронил Джулеп и с лёгкостью ускакал вперёд.

Низко опустив голову, О-370 ковылял позади. Любая драка с Н-211 всегда заканчивалась смехом.

Лисы добрались до конца ям и прошли мимо странных машин, которые напоминали грузовик Фермера, только больше размером. Железо на них покрылось по краям ржавчиной, а колёса были связаны вместе – видимо, чтобы ползать, как гусеницы. Перед собой они держали огромные зубастые ковши.