Такой фантастики она никогда не смотрела и не читала книг, написанных бедными учительницами про любовь, которой у них никогда не было.

Канал «Культура», который всегда хвалят интеллигентные люди, ей казался замшелой библиотекой, где пахнет прелью старых книг, съеденных жучком.

Она смотрела про врачей, про страны по «национальной географии», и про биографии великих людей по Би-би-си, и, конечно, новости, чтобы не проснуться утром в стране, где власть захватили киборги, или не пропустить, что на далеких островах ее мечты произошел катаклизм.

На следующий день она привычно поплелась в школу, но рано уйти не удалось, хитрожопый директор назначил собрание педколлектива, где долго объяснял, что мы, учителя, должны проголосовать за государство, которое дает нам, бюджетникам, работу и зарплату, он человек был хороший, но был плутоват и страшный государственник, слушать его было противно, но он прозрачно намекнул и все поняли, что нужно голосовать за правящую партию, все съели эту подлянку.

Только физик пробовал бухтеть, он считал себя либералом, но директор мягко намекнул, что пьющий физик в образцовой школе — это нонсенс, и он заткнулся, у него была вторая жена, маленький ребенок и возможность быть рядом с учениками, которых он готовил в институт, эта возможность была его маслом к хлебу насущному.

Потом она перлась домой с тремя пересадками, ничего не готовила себе, погуляла с собакой — единственным другом и прилегла смотреть про врачей, где нейрохирург разрывался между женой и медсестрой без лифчика, но в кружевных трусах.

Она задремала на месте, когда медсестра надевала трусы, и проснулась, когда началась программа «Вести». Первой новостью была авиакатастрофа в Сибири, где разбился вертолет с губернатором и кучей других начальников, у нее что-то дрогнуло под сердцем, она напряглась и прильнула к экрану.

Корреспондент что-то бормотал, на фоне разбитого военного вертолета он что-то трещал про учения, а потом показали парадные фотографии погибших, седьмым показали фотографию Кирилла, он был каким-то начальником в Росвооружении.

Конец сюжета она смотрела стоя, впившись в экран, а потом упала, как срубленное дерево, упала так, что разбила голову о край стола, ей было небольно, она умерла в тот момент, когда поняла, что его больше нет, в ее голове был один вопрос «За ЧТО?».

Как мог ОН, всевидящий и любящий, лишить ее последней надежды на крохотную долю счастья, которую, как ей казалось, она заслужила полной мерой, неужели ОН не увидел, что это ее шанс прожить остаток своей жизни со своим человеком.

Она толком и не узнала его, она просто не успела узнать его, но она сразу почувствовала, что он свой, у каждого человека есть инструмент, определяющий, свой перед тобой или чужой.

Несчастье тем, кто не слушает себя, закрывает глаза, по расчету или под тяжестью обстоятельств соглашается быть с чужим, — никогда ничего хорошего с чужим не будет, она по себе знала, но ОН молчит, никогда не вмешивается в человеческий выбор, свободная воля или принуждение — забота самого человека.

Иногда ОН дает прямые знаки, которые невозможно не увидеть, и в этот раз ОН дал ей знак, еще там, в поликлинике, когда она пришла сдавать кровь, а сейчас ОН безжалостно и жестоко забрал у нее все.

Лиза лежала на полу в позе подстреленного человека, так выкладывают убитых в ментовских сериалах, с подвернутой ногой, в неестественной позе человека с картонным ножом в груди.

Она была жива, но сердце ее замерло, ей казалось, что она умерла, просто она не чувствовала своего тела, своего пульса, тока крови, у нее даже не шумело в голове от удара, дыхание ее было сдавленным, она хрипела, а потом в глазах померкло, и она потеряла сознание.

У нее звонил телефон, в дверь кто-то стучал, она слышала все это, как сквозь вату, а потом затрещала дверь и в комнату вбежала соседка с врачами и мужиками из МЧС.

Ей сделали укол, а потом ее стали забирать в больницу, она вяло сопротивлялась, соседка наклонилась над ней и сказала, что она испугалась, услышав дикий вой из-за двери, потом долгие крики, потом что-то упало, и она стала звонить, а уж потом вызвала врачей и МЧС.

У Лизы случился инсульт, ее отвезли в клинику, дверь закрыла кое-как соседка, она и позвонила дочери, которая уже вечером сидела у нее в палате.

Ребенок был испуган, Лизу почти отпустило, инсульт не подтвердился, но в голове шумело и хотелось просто спать и лежать лицом к стене.

Она лежала так сутками, как Иван Ильич из рассказа Толстого, когда умирал, она всегда любила этот рассказ и только сейчас поняла, какой великий старик жил в Ясной Поляне, как точно он описал состояние человека, который не желает жить.

Дочь ходила каждый день, пришли две учительницы из школы, принесли дежурные апельсины, поохали, в их глазах она прочитала: слава богу, что не мы здесь лежим, — и они убежали в здоровую жизнь, чтобы не заразиться больничной инфекцией. Здоровые и больные — это два мира, и между ними Иордан, так показалось Лизе.

На следующий день к ней пришли неожиданные посетители: два ее ученика, мальчик и девочка, она знала их, они не выделялись из ее выпускного класса, так, середнячки, они, правда, никогда ее не мучили, сидели на последней парте и держались за руки.

Девочка была очкастой, некрасивой, немодной на фоне разодетой урлы приподнявшихся родителей, а мальчик как раз был из «новых», папа его рулил в Департаменте земельных дел и был крупным латифундистом в Одинцовском районе, но, как добросовестный чиновник, в частную школу ребенка не отдал, только каждое лето посылал в языковые лагеря в Лондон или Цюрих, не желал ему будущего в своем отечестве. Мальчик был хороший, папины деньги не считал своими, выглядел чисто и принципиально выходил у метро из машины, которая возила его в школу.

Он вошли к ней в палату с цветами и пакетами, и у Лизы защемило сердце и зачесались от слез глаза, она не ожидала от своих учеников какого-то участия, давно отчаялась получить отдачу за свой труд, а тут такое.

Девочка бросилась ей на шею, они обе заплакали, мальчик смущенно топтался у дверей с букетиком фиолетовых гиацинтов, ее удивило, что они угадали ее любимые цветы, которые она иногда покупала себе с зарплаты.

Девочка гладила ее по спине и щекам, шептала милый бред, и ей так стало хорошо, что на секунды боль отступила.

Она почувствовала, что очень устала, поблагодарила, и ребята ушли, милые, симпатичные дети, упоенные своим первым чувством и надеждой, что мир станет лучше, если в нем будет править любовь.

Через неделю Лизу выписали из больницы, по большому счету все обошлось, а вот в душе ее был полный раздрай, она никогда не требовала для себя манны небесной, ей никогда не хотелось влюбиться в Гая Риччи или в де Ниро.

Есть такие женщины, которые смотрят на известных мужчин и думают, что он в ней нашел, имея в виду какую-нибудь Мадонну или другую звездную женщину, чем я не хороша, что у меня не так.