Но мы сами себя на это обрекли, и никакие высокоразвитые существа тут ни при чем.

Нет, она не жалела, что вышла за Эша, – и тем более не стала бы ничего менять. Только сидела червячком мелочная обида за то, что Нэн стареет, а Эш нет. И никакая накопленная с годами мудрость, никакие размышления не могли примирить ее с этой мыслью или прогнать содрогания о мнимых косых взглядах, вопросах и насмешках, мол, старухе пятьдесят (шестьдесят, семьдесят…) лет, а живет с двадцатилетним парнем. А что, если юный Эш унаследовал от отца непробиваемое здоровье и неслабеющий организм? В этом Нэн почти не сомневалась, как и не в силах была отделаться от абсурдного наваждения: вот она в старости смотрит на них обоих и не может с первой попытки сказать, где муж, а где сын.

Одновременно расстроенная и недовольная тем, что расстроена, Нэн отдалилась от остальных, редко разговаривала и часами прогуливалась вне дома наедине со своими мыслями и чувствами. Это добровольное отшельничество отнюдь не было неприятным. И вот однажды жарким и душным августовским вечером она услышала музыку.

Нэн сразу все поняла. Невозможно было спутать родство этой музыки с мычанием Эша – и еще бо́льшую близость к сложным мелодиям, которые он извлекал из радиоприемника. На долю секунды Нэн с замиранием сердца подумала, что юный Эш… но нет, на его неумелые попытки было не похоже. Такие звуки мог породить лишь кто-то – или что-то, – настолько же превосходящее в развитии Эша, насколько он превосходил Нэн.

Она слушала, задыхаясь от шока и боли. Вокруг не было ничего, кроме далеких гор, безоблачного неба, зеленеющих полей, уходящей к горизонту дороги, группок стройных деревцев, колючих зарослей диких ягод и невыполотой травы. Над головой ничего не парило, из-за бугорка не вышел никакой незнакомец в неземном одеянии. И все же сомнений не было.

Нэн поспешила к дому и встретила там Эша.

– Тебя ищут.

– Знаю. Уже давно.

– Зачем? Что им нужно?

Он не стал отвечать напрямую.

– Нэн, как по-твоему, я совсем не сумел встроиться в вашу жизнь?

– О чем ты?! – искренне поразилась она. – Ты одарил мудростью, здоровьем и добротой все, к чему прикасался. Что значит «не сумел»?

– Но ведь в конечном счете я… Одним из вас я не стал.

– И слава богу! Ты стал чем-то гораздо бо́льшим. Ты изменил лицо и суть всего вокруг. Благодаря тебе земля и те, кого она кормит, живут лучше. Из глупой девчонки ты превратил меня в ту, кто я есть сейчас. Ты стал отцом юного Эша… Не спрашивай, может ли ложка сахару подсластить океан, – я не знаю, но верю, что она делает его менее соленым.

– Но ты несчастлива.

Она дернула плечом.

– Чтобы быть счастливым, нужно довольствоваться тем, что имеешь, и ничего больше не хотеть.

– А чего хочешь ты?

– Мира, в котором мне не нужно было бы тебя скрывать! – почти выкрикнула Нэн. – Мира, в котором юный Эш, его внуки и правнуки могли бы спокойно жить, не вызывая подозрений и зависти. Мира, в котором не будет места склокам, недоверию, вражде и насилию. И думаю, благодаря тебе мы стали к этому ближе.

– Меня зовут домой, – сообщил Эш без обиняков.

Эти три слова не складывались в какой-то смысл, и Нэн всмотрелась в лицо мужа, пытаясь найти подсказку.

– Что-что ты сказал?

– Меня зовут домой, – повторил Эш. – Я им нужен.

– Ну надо же! Сначала тебя ссылают в наш первобытный мир, а потом передумывают и свистят, мол, вернись. Будто собачке!

– Совсем не так, – не согласился Эш. – Насильно меня сюда не отправляли. Это было лишь пожелание, и я мог его не принимать. Все просто сошлись во мнении, что, исходя из наших ограниченных предположений, здешнее общество – если оно вообще есть, – скорее всего, ближе по уровню развития к той эпохе, куда я бы естественным образом вписался, чем к той, в которую я родился. Так что меня никто не принуждал. Да и вернуться я мог в любой момент.

– Не принуждал? А как еще назвать это твое «все сошлись во мнении», если не принуждением? Якобы ради твоего собственного блага!.. Подобным образом жестокость, видимо, оправдывают во всех уголках Вселенной. Я уже сомневаюсь, действительно ли твой народ более просвещенный, чем мы.

Эш не стал ни спорить, ни защищать тех, кто угрожал – пусть до сих пор и тщетно – семейной жизни Нэн, той немудреной пользе, которую он приносил округу Эвартс, и надеждам, что он мог бы делать больше. Скромный и лишенный амбиций, Эш считал сородичей более развитыми, и до сих пор у Нэн не возникало повода ставить это под сомнение. Но что, если их «развитие» стало не шагом вперед, прочь от «примитивных» талантов Эша, а, наоборот, едва заметным сползанием к упадку? Что, если, обретя способности, которые Эшу казались столь грандиозными, они утратили часть его совести и благородства, откатившись к морали, не более возвышенной (ну ладно, будем честны – чуть более возвышенной), чем на Земле образца 1960-го?

– Ты же не послушаешься, правда?

– Я им нужен.

– Как и мне. И юному Эшу.

Он очень нежно ей улыбнулся.

– Я не хочу ставить на весы ни нужды миллионов, ни нужду в любви и благополучии, ни собственные потребности. Подобные рассуждения ведут лишь к самооправданию, к жестокости под маской сострадания, к разрушению ради перестройки.

– То есть ты не уйдешь?

– Если только ты сама мне не скажешь.

На следующий день, гуляя по саду, Нэн вдруг вспомнила, каким запущенным был тот до появления Эша, вспомнила лицо Джоузи и свое собственное мятежное сердце. Теперь ее окружали новые цветущие деревья без единой кривой или бесплодной ветки. Она гуляла по новой ферме, ничуть не похожей на ту, на которой Нэн выросла, – безнадежную, нещадно мучимую и эксплуатируемую. Поля вокруг зеленели и колосились, а пастбища были сочными и обильными. Она дошла до места, где остановилась накануне, и ее уши и голову вновь наполнила музыка.

Нэн отчаянно припоминала свое несогласие, свои доводы. Только музыка не умоляла, не спорила и не увещевала. Эти материи слишком приземленные, а музыка просто была. Лишенная надменности или вызова, бесконечно далекая в пространстве-времени и сложности своей формы, но тем не менее близкая в чем-то фундаментальном. Она была далеко за пределами приемов общения, которые Нэн переняла у Эша, однако нельзя сказать, чтобы ее содержание оказалось вовсе недоступным.

Нэн слушала очень долго – кажется, не один час, – а после вернулась в дом. Эш прижал ее к себе, и она в который раз поразилась, насколько можно быть любящим, не проявляя при этом ни тени жестокости.

– Ах, Эш! – всхлипывала она. – Эш, мой Эш!..

Позже она спросила его:

– Ты вернешься?

– Надеюсь, – серьезно ответил он.

– Когда… когда ты уйдешь?

– Как только все уладим. Тут немного, ведь деловыми вопросами у