– Коль невместно, то веди, – разрешил государь, наконец-то оторвавшись от глаз своей любимой и беря ее за руку. – Пойдем.

Вечер был долгим и жарким. И не только от хорошо натопленной парной. Там, в предбаннике, растворялись в голубых глазах суета и тревога, таяли на алых губах обида и отчаяние, забывались в сладких поцелуях страхи и тяготы. Наступало безумие, что обращалось в нежность, плескалось счастье, превращаясь в нестерпимый огонь желания, взрывалась страсть и утолялась жажда сердца. Становились единым целым тела и чувства, горела кожа и плавились губы, взрывались вулканы, исчезали и рождались вселенные, загорались звезды – чтобы обратиться в блаженное небытие сладкого покоя. И снова – полыхнуть пожаром. Между ними творилось великое таинство любви, что делает человека равным богам в чистоте души и крепости воли.

Царственные супруги перешли в покои лишь темной ночью. К этому времени их сил осталось только на нежность. Но и с этой нежностью они предпочли заснуть в общей постели, в крепких объятиях друг друга.

Малой думной палатой именовалась протяженная горница, что находилась возле государевых покоев. Три окна, две печи, расписанные бредущими святыми оштукатуренные стены, трон на небольшом возвышении и несколько скамей возле стен – на тот случай, если думы собравшихся окажутся слишком долгими. Ранним утром четвертого марта сюда собралось два десятка хорошо одетых бояр, в тяжелых московских шубах – из дорогого индийского сукна, с шелковыми вошвами, подбитых соболями и украшенных самоцветами, – в высоких бобровых шапках, с резными высокими посохами.

Бояре кланялись друг другу, негромко обсуждая вести о позорном провале царского похода на Казань и гадая, зачем вызвал их молоденький неудачливый правитель.

Одним из последних сюда пришел митрополит Макарий, в скромной черной рясе, со столь же скромным посохом из кривого соснового корня, опоясанный простой веревкой с полотняным мешочком на поясе. Весь вид святителя указывал на его отшельнические помыслы и полное смирение перед судьбой. Раздав благословения, старец степенно прошел ближе к трону – тут как раз распахнулась дверь за возвышением, и в думную палату стремительно вошел одетый в шитую золотом бордовую ферязь государь, за которым едва поспевал стряпчий Алексей Адашев в расстегнутом на груди сером кафтане, под которым виднелись синяя атласная рубаха и зеленые штаны.

– Отче? – увидев митрополита, резко замедлил шаг юный царь, склонился в почтительном поклоне.

– Да наградит тебя, чадо, смирением и мудростью Господь наш всемогущий, – перекрестил его патриарх, протянул руку для поцелуя.

Иван коснулся его запястья губами, после чего решительно поднялся на возвышение и сел на трон:

– Рад видеть вас, бояре, в добром здравии! – обвел он собравшихся взглядом. – Прибыл я в Москву токмо вчера и потому отчета сегодня от вас требовать не стану. Второпях все едино хорошо не составите. Полагаю, ведомо вам всем, что предприятие мое ратное успеха не имело. Прямо скажем, сложилось оно зело позорно. Однако и в сем позоре увидел я людей многих добрых и старательных. Боярский сын Выродков немало мастерства проявил, пушки утопшие поднимая, и успешно сие осуществил. Боярские дети Басманов и Шереметев, братья Щелкановы свое ополчение привели в срок и ладно подготовленным, хан Шиг-Алей и князь Воротынский умение воеводское также достойно показали. Посему повелеваю приказу Разрядному сих воителей умелых к маю в Москву призвать для составления плана похода нового. Отныне кто себя славно в походе показал, тот полками командовать и станет. Опоздавших же бояр, что сотнями и тысячами исполченными командовали, отныне токмо в заставы и остроги дальние ставить! Пусть без мест век доживают, коли на месте себя выказать не способны. Боярин Лихачев! Федор Федорович, сие понятно?

Один из седобородых бояр сглотнул и уважительно склонил голову.

– Князей знатных, что, как сычи, по усадьбам разлетелись, повелеваю воеводами в города порубежные наместниками назначить! – повысил голос Иван Васильевич. – Не хотят Захарьиным кланяться, пусть там сидят, где токмо передо мной за дело порученное отвечать полагается. И напомни им, Федор Федорович, что у нас на Руси землей токмо тому дозволено володеть, кто службу несет! Не хотят служить – поместья в казну отпишу.

– Да, государь, – еще ниже склонился боярин.

– Ныне повелеваю учредить рать особую царскую, токмо под моей рукой стоящую, по примеру держав великих Османской и Персидской. Для сего дела повелеваю учредить приказ Стрелецкий, каковой из вольных людей черных станет охотников на службу сию набирать, – теперь уже спокойно и размеренно распорядился Иван Васильевич. – Воевать они станут боем огненным, оклад им кладу три рубля и надел для прокорма в пять десятин. Дьяком в приказе сем ставлю боярского сына Григория Колычева. Казенному приказу повелеваю надобное серебро выделить, а Поместному – землю для стрельцов изыскать. Сверх того учреждаю тысячу опричную из детей боярских, что тоже лишь под моей рукой состоять будет.

Чем дальше говорил юный правитель, тем сильнее вытягивалось в изумлении лицо святителя Макария, каковой даже сделал пару шагов вперед, чтобы лучше слышать воспитанника.

– Ныне повелеваю, – продолжил правитель всея Руси, – учредить приказ особый, Челобитный, надзирать за которым ставлю боярского сына Алексея Адашева! За время пути моего дальнего много челобитных от людей русских я получил. Иные жалуются, что не понимают, где правды искать и куда на самоуправство иных наместников ябеды писать, ибо запутано все сверх меры. Посему все жалобы отныне пусть в одно место идут. А уж я разберусь, кого именно покарать за нерадивость надлежит. Казенному приказу повелеваю на сию надобность потребное серебро выделить. Поместному приказу напоминаю, что Земский собор к нынешней осени должен быть созван! Посему я желаю знать, боярин Елизаров, как подготовка к сему событию двигается, идут ли выборы на местах и в сословиях и все ли о сей надобности оповещены. Отчеты же от всех вас, бояре, жду через неделю. В отчетах надлежит подробно расписать, чем приказ каждый занимался за минувшие полгода, каковые дела исполнены, а каковые надобно исполнить. И особливый отчет об исполнении воли моей сегодняшней! Это все, бояре. Более вас не томлю.

Государь решительно поднялся с трона, направился к двери в свои покои.

– Чадо… – негромко окликнул его митрополит. Иван тепло улыбнулся наставнику, чуть склонил голову. Они вместе вышли в соседнюю горницу, где святитель остановился, еще раз внимательно посмотрел в лицо царя. Спросил: – Что с тобою, дитя мое? Вчера ко мне отец Сильвестр примчался и сказывал, что вернулся ты в тревоге и смятении, места себе не находишь и едва ли не рассудок от отчаяния потерял. Ныне же я, придя увещевать тебя и наставлять, лицезрел пред собой правителя мудрого и уверенного, державника крепкого и опытного. Что случилось с тобой минувшей ночью Иоанн? Что за чудо с тобою сотворилось?

– Господь посылает нам смятение и тревогу, отче, – улыбнулся юноша. – Он же дарует и лекарство. Но я все равно нуждаюсь в твоих советах и наставлениях, отче. Не оставляй меня без них, святитель.