может себя боронить и без тех новых городков». О разорении этих городков говорить и домогаться его велено им от всего здешнего государственного правления, из желания постоянного мира, и они «совершенно надеются, что посланники в том их удовольствуют», на разорение согласятся «и за такое малое дело стоять и из-за него мирного постановления разрывать не будут… Здешнее правление вменяет то дело в легкость и ставит им, думным людем, в стыд, что они не умеют у посланников того выпросить и для двух великих государей настоящей дружбы и любви о таких малых трех городках домочься». Поэтому они, думные люди, просят их, посланников, чтобы они «всего здешнего государственного правления прошения не презрили и послушали, за такие малые три городка много не стояли, а поступили склонностью, чтоб настоящему делу не учинить препятствия». Богу известно, каково было радение рейз-эфенди к ним, посланникам! Все их предложения и объявления он здешнему правлению «доносил со многим рассуждением и… располагал и соглашал» те возражения, которые в диване делались. «И ненадобно им, посланникам, за такие малые вещи крепиться!» Рубежи останутся те, которые были поставлены, без прибавок и убавок. И у всех христианских и мусульманских государей никогда на рубежах и близ рубежей городов не строят.

На слова посланников о татарских набегах турки со своей стороны жаловались на набеги казаков. «А что-де они, посланники, выговаривают им о татарских набегах, и им-де есть ведомость из Крыму противная, что недавно подбегали к Перекопи казаки и там похитили многих людей в полон и животинные стада отогнали. И хан-де крымской доносил о том чрез нарочных своих посыльщиков царскому величеству. И по тому-де его, ханскому, доношению изволил его царское величество учинить святую справедливость, не только побранный полон и отогнанные стада возвратить, но и самих тех подлинных ссорщиков, то есть казаков, указал прислать в Крым к хану головою, и велено ему над ними чинить, что он хощет. И салтан-де и везирь, и все правление Оттоманского государства по тому поступку видят, что он, великий государь, миру совершенно с ним желает и изволяет его держать постоянно». И если посланники договорятся о разорении новых кастелей, «за то он гневу своего на них не положит». Азовский артикул еще можно переменить, потому что договоры еще не подписаны и не разменены. Что до татарских набегов, то в настоящем мирном договоре «к унятию их своевольства положена такая сила и мочь, что им теперь ни к какому злому поступку помыслить отнюдь невозможно». Свою речь турки заключили словами: «И желают-де они, думные люди, от них, посланников, слышать, какое они имеют намерение о разорении тех кастелев».

Турецкое многословие, видимо, утомило посланников. Они решительно сказали, что «переменять того азовского артикула и писать в нем о разорении новых кастелей не будут. И те-де их многоплодные слова зело им являются трудны и несносны!». Таких слов, что Порта указывает царю об Азове, «как его держать», что «те три новые городка не крепость и построены напрасно, и людей в них малолюдство», чтобы их разорить и держаться бы Азову с одними прежними городками, — «таких слов плодить им, думным людям, не довелось, для того что великий государь в своих городах и землях волен и где что изволит строить или какую крепость вновь учинить, и в том указать ему никто не может». Когда Азов был за султаном, в нем построен был город каменный, а царское величество вместо того каменного указал сделать земляной, и то в воле его ж царского величества. Те новые городки построены не для разорения, но для укрепления и для унятия татарских набегов. С тех пор как они построены, тому уже четвертый год, а не нынешним летом деланы, «людей в них довольство, также и строение городовое и дворовое и хоромное множественное, учинено оно великими проторьми и убытками. Безо всякого принуждения разорять их не для чего, и учинить они того, не имея царского указа, не смеют. Если салтанское величество изволит заключить мир на тех статьях, которые договорены и постановлены», они приступить к этому готовы; если же султан не согласен, то пусть прикажет их отпустить к царю, потому что они сюда призваны и продержаны целый год без дела, «бутто для какого вымыслу и обману»; от двухлетнего перемирия остается только с пять месяцев, и если б великий государь такое их намерение и «в деле проволоку» ведал, то не прислал бы их сюда.

Все аргументы с той и с другой стороны были исчерпаны. Чтобы положить конец «проволоке», посланники нашли своевременным предъявить туркам ультиматум: «Имеют они, посланники, и указ его царского величества чрез последнего присланного к ним гонца тому уже два месяца; если в нынешнем мирном деле будет с стороны блистательной Порты многая проволока и мотчание, и им, посланником, велено для совершения того дела объявить им, думным людем, последней месячной срок, что по объявлении того указу совершить бы им, посланником, то дело с ними, министры, с того числа в месяц. А буде то дело совершения в месяц не восприимет, и по выхождении того месяца ни в какие договоры вступать им не велено». До сих пор они этого указа не объявляли, «держали его на своем сердце для того, что мирное дело хотя медленно однако ж шло своим поведением». Они ожидали, что дело «милосердием Божиим» приведется к окончанию без всяких излишних запросов. «Ныне же им, слыша такие тяжелости, терпеть и присланного указа не объявить невозможно, потому что в том указе написано к ним со многим гневом, для чего они, посланники, так долго здесь замешкались и ничего не делают и отповеди никакой царскому величеству не чинят. И ныне они о том указе думным людем объявляют, и с сего числа совершения дела будут ждать месяц». Если в течение месяца дело не закончится, то после этого срока они в договоры вступать не станут и делать ничего не будут. «И то нынешнее объявление и число у себя они, посланники, запишут. А хотя им, посланником, отсюда и отпуска не будет, и они готовы здесь и смерть принять».

По поводу последних слов посланников Маврокордато заметил: «Тот-де их, посланничей, конец с началом не согласуется» и отказался передавать ультиматум рейз-эфенди. «Того их конца… товарищу своему большому, рейзу-эфенди, сказывать не будет для того, что никакого неприятельства с стороны салтанова величества на сторону царского величества он, Александр, не видит и не признавает; если бы он что противное усмотрел, он бы от посланников не