все эти вести: недавно посланниками получены известия через гонцов, что царь «резидует» со всем двором в Воронеже, занят снаряжением флота, набирает в него ратных людей и отпускает его под Азов; никаких войск на шведского короля он не посылал. «И чтоб он, посол, — говорил Протопопов голландскому послу, — таких неподлинных ведомостей из курантов впредь никому не сказывал». Посол оправдывался, «что-де он то говорит, не собою догадываясь, но то, что в курантах писано, а лишнего ничего против тех курантов от себя не вымышляет». Он соглашался, что куранты не всегда заслуживают доверия, готов был верить подлинным русским известиям и опровергать известия курантов. «И ведает-де он сам, что таким курантом иногда верят, а иногда и не верят, потому что много пишется в них неправдивых ведомостей. А когда-де к ним, посланником… есть письма с Воронежа и тому-де надобно больше и верить. И впредь-де он тех ведомостей никому сказывать не будет, а где услышит и тем людем станет о том отговаривать, что в тех курантах царского величества о войсках писано несправедливо, потому что-де к ним, посланником, писано о том именно с Воронежа»[1136]. Русские, опираясь на подлинные известия с родины, опровергали скорее преждевременные, чем совсем уже неверные сообщения курантов; готов был опровергать их и голландский посол, но молва делала свое дело. Известия, в том числе и лживые, тогда были не часты, шли медленно, но зато, не подвергаясь опровержению, держались долго и упорно и, конечно, должны были оказывать свое воздействие на турок, которые, может быть, под их влиянием и затягивали переговоры.

Прошло несколько дней после последней, XXIII конференции совершенно без всяких сношений посланников с турками. 21 июня посланники отправили к Маврокордато переводчика Семена Лаврецкого, напомнить о себе и спросить: «Для чего блистательная Порта держит их здесь без дела многое время?»

Переводчик должен был передать тревожные предположения посланников относительно намерений турок в связи с возникшими слухами: «Знатно есть некакой вымысл (военный план). Да и подлинно, как они, посланники, слышат, есть вымысл». Когда из Крыма получены были здесь известия, что крымские татары и ногайцы пошли под Азов, отсюда отправлены были к Азову корабли и каторги, и теперь уже, должно быть, началась там война. В этом великая неправда — не дождавшись срока перемирия, начинать такие дела. Их, посланников, задержали здесь около года, оттягивая время. Поэтому они просят или кончить с ними дело, или их отпустить, потому что они уже ни на какой добрый конец не надеются. Они опасаются за промедление гнева и опалы от великого государя; да и от здешнего народа они «не безопасны», как бы своевольные люди их не побили, потому что здешние жители обнаруживают против них враждебные чувства, «суровые во нравех поговаривают в рядех людем их, посланничьим: долго ли де им здесь жить и по улицам волочиться? Или они не знают того, что мусульманы не любят шептания, а смотрят самого дела!». Благодаря начитанности в хронографах посланники вспоминали исторический прецедент — избиение французов на Сицилии в 1282 г.; посланники выражали опасение, «чтоб им не досталось Сицилийской вечерни». Есть еще и такая опасность, как бы при таком промедлении не пришел к ним царский указ с предписанием бросить все дело и до истечения месячного срока. Маврокордато отвечал целою речью, изобилующей общими сентенциями и афоризмами. Великое государственное дело скоро делаться не может. Напрасно посланников никто не задерживает. «Вымыслов» у Порты, которые они подозревают, никаких нет, не бывало и впредь не будет. Если бы у турок были какие-нибудь враждебные намерения, разве они поступали бы с посланниками таким добронравным обычаем и разве почитали бы их такою честью и довольством? Что касается слуха о походе крымских и ногайских татар к Азову, о кораблях и каторгах, «тому, он, Александр, зело дивится, что они, посланники, — люди разумные и великопочтенные и у блистательной Порты гости любимые, а на такие вести бездельных людей свое преклонное имеют ухо», а им, думным людям, не верят. Татары обещали Порте быть «во всяком послушании» и твердо держать мир с царем. Никто из крымцев и ногайцев никуда не послан; ни один султанский корабль и ни одна каторга отсюда в Черное море не ходили и впредь не пойдут. Обманывать друг друга даже самому безбожнейшему человеку ненадобно и неприлично, тем более государю нельзя обманывать государя, начиная войну до истечения срока перемирия. Посланники сами видят «поведение и тихость Турского государства, как с ними турки поступают самою тихостию и всякою добротою». Он просит посланников иметь терпение и надеется, что доброе дело примет добрый конец. Положение рейз-эфенди и его самого очень затруднительно, оба они не знают, на которую сторону угодить, «потому что многие есть ненавистники, что его, рейза, называют москвитином, а его, Александра, и за прямого имеют москвитина, потому что они оба доброхотствуют стороне царского величества и в сем мирном договоре труджаются». Опасаться им, посланникам, гнева и опалы от своего государя не следует, «потому что государь премудрый и самовластный, знает, что дело, о котором они, посланники, трактуют, — великое и требует великого расположения и рассмотрения». Здешнего народа опасаться и «Сицилийской вечерни» ожидать им нечего, потому что Оттоманская Порта знает, «как в своем обучении подданных своих держать. И изволили бы они опочивать на оба уха без всякой опаски и во всякой благой тишине». Он, Маврокордато, состояние государства своего знает, и хорошо знает, и, если бы заметил что-нибудь враждебное со стороны верхов или простого народа, как христианин, предупредил бы посланников. Прошение же их, посланничье, об отпуске показалось ему «зело жестоким», но он таких жестоких слов никому не донесет, чтобы не раздражить здешнего правительства, в котором есть «много доброхотных и много противных людей». «И, приказывая с ним, Семеном, дважды и трижды говорил, чтоб они, посланники, не жесточились словами к здешнему владению и сего его, Александрова, совета послушали и изволили б во всем ласково поступать, потому что ласка творит безопаство, а безопаство дружбу и приятство, а приятство и безопаство творит соединение сердец». Если придет посланникам указ прервать дело, и в том будет воля их государя; но в таком случае и турки к войне готовы[1137].

Через три дня, 24 июня, Маврокордато приказывал Семену Лаврецкому передать посланникам, «чтоб они о своем долгом житии были терпеливы: много жили, малое уже время доживать, понеже конец близко, даст Бог, и доброй будет». В том же смысле обнадеживал посланников и рейз-эфенди[1138].

Неосторожные слова посланников о том, что