что состав кабинета не изменится и после новых выборов в рейхстаг, но это не произвело особого впечатления на вождя немецких националистов.

После этого к спору подключился Папен. По его словам, Гугенберг должен был доверять слову, данному немцем, и забыть о своих сомнениях; помимо этого, в ходе выборов мог быть образован мощный избирательный блок, объединяющий все консервативные элементы. В конце концов после того как Мейснер неоднократно призвал не заставлять Гинденбурга ждать дольше, было принято решение просить рейхспрезидента издать указ о роспуске рейхстага. Папен также добился от Гитлера еще одного обещания, в котором Гугенберг вовсе не был заинтересован: будущий рейхсканцлер обязался незамедлительно вступить в переговоры с Центром и БФП с целью расширения правительственного лагеря. После этого все члены будущего правительства Гитлера — за исключением заболевшего Эльтц-Рюбенаха и еще не назначенного министра юстиции — наконец-то переступили порог рабочего кабинета Гинденбурга, чтобы принести клятву на верность конституции. После этого Гитлер обратился к рейхспрезиденту с кратким обращением, в котором он просил Гинденбурга о доверии к нему лично и возглавляемому им правительству. Короткая церемония была завершена словами Гинденбурга: «А теперь, господа, вперед и с Богом!»{613}

В то время как на Вильгельмштрассе был брошен жребий, определивший судьбу Германии, в расположенном поблизости здании рейхстага заседало партийное руководство СДПГ совместно с представителями социал-демократической фракции рейхстага и руководством АДГБ. Исполняя обязанности заболевшего Отто Велса, Рудольф Брейтшейд предостерег от каких-либо общих действий с коммунистами и рекомендовал «засвидетельствовать свою решимость». Другие ораторы, среди которых были Пауль Лёбе и Фридрих Штампфер, напротив, потребовали проведения массовых акций против ставшего реальностью правительства Гитлера — Папена. Позицию Брейтшейда поддержали Отто Браун, Рудольф Гильфер-динг и заместитель председателя АДГБ Вильгельм Эггерт. Большинство, очевидно, склонялось к точке зрения, которую Эггерт обрисовал следующим образом: «Если Гитлер и Папен вначале возглавят правительство конституционным путем, то против этого нельзя будет ничего поделать».

На известие о формировании кабинета Гитлера руководство СДПГ и партийная фракция рейхстага отреагировали призывом, в котором предостерегали «от недисциплинированных действий отдельных организаций и групп, предпринятых на собственный страх и риск» и называли требованием дня «хладнокровность и решительность». На следующий день Брейтшейд вновь решительно отклонил в комитете партии все внепарламентские акции сопротивления, снискав горячее одобрение присутствующих, в том числе представителей парламентской фракции и «Железного фронта»: «Если Гитлер поначалу будет оставаться на конституционной почве, и пусть это будет хоть стократным притворством, было бы неправильно, если бы мы дали ему повод нарушить конституцию… Если Гитлер вступит на путь конституции, то он будет стоять во главе правительства рейха, с которым мы можем и должны бороться, и бороться еще сильнее, чем ранее, но тем не менее это будет полноправное конституционное правительство».

ЦК КПГ, напротив, посчитал, что 30 января 1933 г. пробил час для нападения, и впервые с момента «удара по Пруссии» 20 июля 1932 г. снова напрямую обратился к руководству СДПГ и профсоюзов. К АД ГБ, АфА-Бунду, СДПГ и Христианским профсоюзам был направлен призыв «провести вместе с коммунистами всеобщую забастовку, направленную против фашистской диктатуры Гитлера, Гугенберга и Папена, против разгрома рабочих организаций, за свободу рабочего класса».

Но единый пролетарский фронт был 30 января 1933 г. предприятием еще более бесперспективным, чем 20 июля 1932 г. Принимая во внимание свыше 6 млн официально зарегистрированных безработных, нечего было даже думать о том, чтобы выдержать длительную всеобщую стачку, что же касается ограниченной по срокам забастовки, то она скорее была бы воспринята новым правительством как признак слабости, а не демонстрация силы. Помимо этого, оставалось в высшей степени неясным, готовы ли были коммунисты своевременно последовать призыву к завершению забастовки. После того как «Роте Фане» еще 26 января отвергла предложение «Форвартс», согласно которому СДПГ и КПГ должны были заключить между собой «пакт о ненападении», охарактеризовав его как «бесчестную насмешку над красным антифашистским Берлином», коммунистическому призыву к совместной оборонительной борьбе не хватало элементарной предпосылки — правдоподобности. СДПГ и профсоюзы должны были считаться с тем, что коммунисты тотчас же прибегнут к революционному насилию, чего только и ждали национал-социалисты, чтобы придать своему террору видимость законности. Но гражданская война могла закончиться только кровавым поражением рабочих организаций: у расколотых левых не было ни единого шанса, т. к. они не могли ничего противопоставить полувоенным союзам правых, полиции и рейхсверу.

Вечером 30 января 1933 г. улицы не только Берлина, но многих мест и местечек в Германии оказались в руках «коричневых батальонов». На следующий день новый рейхсканцлер вступил в переговоры с Центром, выполняя данное Папену обещание. Но Гитлер вел переговоры только для видимости: он стремился доказать, что с рейхстагом, выбранным 6 ноября 1932 г., управлять страной невозможно. Центр же, напротив, как и прежде был искренне заинтересован в настоящей коалиции с НСДАП и больше негодовал из-за «реакционного состава» нового кабинета, чем по поводу канцлерства Гитлера. Но Каас тем не менее отклонил требование Гитлера отложить очередной созыв рейхстага на целый год. Тем самым он предоставил канцлеру повод уже 31 января объявить переговоры потерпевшими неудачу и добиться принятия первого важного решения своего правительства: ходатайства к Гинденбургу о роспуске рейхстага. 1 февраля был издан соответствующий декрет, а также постановление президента, согласно которому очередные выборы назначались на 5 марта 1933 г.

В своем намерении уничтожить Веймарскую демократию Гитлер до конца исчерпал все те возможности, которые предоставила ему Веймарская конституция. Тактика легальности, которой он подчинил свою партию, оказалась несравненно плодотворней, чем открытое признание себя сторонником революционного насилия, верным приверженцем которого Гитлер был за десять лет до этого, и которое, как и прежде, исповедовала другая тоталитарная партия — КПГ. Своей тактикой легальности Гитлер разоружил демократические партии и само правовое государство. Чтобы защитить и сохранить правовое государство, его сторонники должны были в ходе последней фазы кризиса Веймара выступить против буквы конституции, которая была нейтральна в отношении ее духа. Но этому противоречила позиция, которую Эрнст Френкель заклеймил уже в конце 1932 г. как «конституционный фетишизм». Неспособность пойти на такой шаг не привела напрямую к капитуляции республики и сдаче государства в руки Гитлеру, но она сделала это возможным{614}.

Заключение

Место Веймара в немецкой истории

30 января 1933 г. стало одним из ключевых поворотных моментов в мировой истории. С приходом Гитлера к власти закончился не только период существования первой немецкой республики. Одновременно Германия перестала быть тем, чем она была уже задолго до 1918 г. — правовым и конституционным государством. Ему наследовала система бесправия, разрушительная политика которой с неумолимой внутренней логикой завершилась самоуничтожением. Так как немцам не