Марио резко повернулся к Анжело спиной, навесил лучшую профессиональную улыбку и ушел здороваться с Джимом и остальными членами съемочной группы.

Когда Марио утащили на какую-то конференцию дублеров, Джим Фортунати отвел Томми в сторонку.

— Что происходит? Парень, я не хочу совать нос в чужие дела, но черт возьми, я впервые вижу такое у Сантелли. Тони никогда бы не привез сюда труппу в таком состоянии. Что не так? Я знаю, какой Марио нервный, и не могу его винить, если учесть, что проклятый трюк повис над ним как Дамоклов меч. Но Анжело? Он же всегда такой тихий… само спокойствие. Был. Что на него нашло?

Томми очень осторожно сказал:

— Как видишь, Марио и Анжело… сейчас не в лучших отношениях. Они так и не оправились после того, как Анжело ушел из номера. Но все уладится к началу работы.

Фортунати выразительно пожал плечами:

— Да уж надеюсь.

И отошел.

Ужин стал суровым испытанием. Он проходил в Гринвич-Виллидж, в известном ресторане, которым заправляла старая подруга Люсии. Марио хотел поговорить о Сюзи, но шум и болтовня свели возможность серьезного разговора на нет.

Владелица ресторана, пухлая седовласая женщина, сама некогда бывшая цирковой звездой (во что трудно было поверить при взгляде на нее), не отходила от них, особенно от Люсии, ни на шаг и расспрашивала буквально о каждом внуке и далеком кузене. Томми, сжавшийся в углу возле Марио, чувствовал на себе взгляд Анжело и боялся шелохнуться.

Боже, он что, считает, что мы начнем держаться за руки и опозорим Люсию?

Ночью его разбудили крики Марио. Томми моментально преодолел узкий проход между их кроватями. Марио сидел очень прямо и смотрел в пустоту. Томми заговорил с ним, но тот не слышал, только закрывался руками, будто в последнюю секунду перед смертельным ударом, и бормотал дрожащим голосом:

— Нет, нет, не могу…

Томми потряс его как следует, Марио моргнул и проснулся по-настоящему. В расспросах не было нужды, все эти кошмары были хорошо знакомы обоим. Но Томми опасался, что этот может быть предвестником разрушительного приступа депрессии, чего нельзя было допустить. Только не сейчас.

— Дай сигарету, Везунчик, — попросил Марио на долгом дрожащем выдохе.

Томми порылся в тумбочке и кинул ему пачку. Потом подумал, сел рядом, тоже взял сигарету, прикурил от огонька Марио и подвинул ему пепельницу.

— Пепельницу возьми. Куча народу гибнет от курения в постели.

— Мы с тобой погибнем не так, и ты прекрасно это знаешь.

В бледно-синем свете неоновой вывески за окном улыбка Марио показалась гримасой. Он затянулся, огонек вспыхнул ярче, потом потускнел.

— Мне снилось, что я на аппарате, — проговорил Марио. — Не таком, как здесь — на старом сорокафутовом аппарате, какой был у нас у Ламбета. Я делаю тройное, а кто-то снимает меня в замедленной съемке. Только камера почему-то заставляет меня двигаться в замедлении. Словно на меня направили замедляющий луч.

Было темно, и Томми чувствовал, как Марио трясет.

— И когда я почти закончил… на три оборота ушла вечность… то понял, что в ловиторке не ты и даже не Анжело. Там была Люсия, а за нее я так уцепиться не мог…

Его голос стих.

— Понятия не имею, почему это меня так напугало. Но напугало. Очень сильно.

Не зная, что сказать, Томми наклонился к нему и заключил в короткое крепкое объятие. Марио все еще вздрагивал.

Ему сейчас нельзя быть в таком состоянии. Это из-за семейного ужина или из-за Анжело?

Спустя момент Томми позволил объятию перейти в другое прикосновение, ласку, которая за все их совместно прожитые годы обозначала приглашение. Но Марио только вздохнул — глубоким вздохом, вырванным из самых глубин его существа.

— Когда мы были детьми, это могло решить буквально все, верно?

Голос его больше не дрожал.

— Надо попробовать уснуть. Завтра тяжелый день.

Но когда Томми залез обратно в свою постель, Марио протянул руку в темноте, и они, как когда-то, взялись за руки в тесном пространстве между кроватями.

— Я думал, — сказал Марио. — Про… древних греков. Человеку можно было дойти только до определенного предела, а потом боги начинали завидовать. Называли это высокомерием и низвергали гордеца. И мне интересно, как далеко мне это высокомерием и низвергали гордеца. И мне интересно, как далеко мне позволено зайти. Эти старые боги совершенно ничего для меня не значат.

Рука его была теплой, и Томми почему-то вспомнились прежние дни в трейлере Сантелли. Так они и уснули.

Проснувшись в сером утреннем свете, Томми нашел кровать Марио пустой. Марио сидел за столом на другом конце комнаты и что-то писал.

Потерев глаза, Томми спросил:

— Кому ты пишешь? Здесь же вся семья собралась.

— Джонни и Стел в основном. Мы не смогли поговорить вчера. Хочу изложить все в письменном виде. На всякий случай.

К тому времени, как Томми готов был выходить, мусорная корзина заполнилась скомканными бумажками, а Марио все еще не побрился. На одном из лежащих на столе листов Томми увидел небрежно написанные слова: «Дорогая Лисс» — но ничего не сказал.

— Иди, Том, передай, что я буду позже. В Калифорнии почти шесть. Хочу сделать звонок. А затем позвоню в номер Стел, пусть придет и подпишет. Потом спущусь.

Томми стоял, взявшись за дверную ручку, и чувствовал себя таким беспомощным, как никогда раньше. Он не мог придумать слов, от которых Марио бы не распсиховался, а тот, столкнувшись с небывалым вызовом — неудавшийся трюк обещал быть крайне опасным — просто не мог позволить себе нервничать больше, чем уже есть. Томми спустился вниз, в одиночестве что-то съел и отправился прямиком в Гарден.

В другое время ему бы польстило, что им выделили отдельную гримерную — ту самую, которую обычно давали