— Анжело, это нельзя смонтировать. Так будет неправильно!

— Что значит, нельзя? Я же сказал, все уже готово. Когда напечатают, ты сам не отличишь, парень.

— Ты не понимаешь, — проговорил Марио с тихим отчаянием. — Такое нельзя… не должно быть подделано! Ты читал сценарий? Анжело, это не просто кучка трюков… мы здесь жизнь делаем, а это был решающий момент в этой жизни, событие, которое создало его! Неужели ты не понимаешь? До этого момента все, что мы делали, было настоящим, теперь оно получило собственную жизнь. Это искусство, а не обманка… неужели ты не видишь разницы? Ты не смотрел отснятый материал? Не чувствовал дух? Это обязан быть собственный трюк Парриша, все должно быть так, как когда-то случилось, одним сплошным куском, на камеру, без всякого монтажа… Анжело, как ты не поймешь? Это искусство, не фальшивка… это будет неправильно!

По лицу Марио текли слезы, но Анжело оставался тверд как камень.

— Ты всегда знал толк в искусстве. Но я никогда не понимал ту чушь, которую ты городил. В том, чтобы убиться на камеру, нет никакого искусства. Я знаю лишь то, что я каскадер, член профсоюза, и мой долг — защищать работников на этой стоянке, а значит, и тебя. Если тебя наняли летать, ты будешь летать. Тебе за это платят.

Он смотрел на плачущего Марио, и в его глазах было презрение, хотя смущение, пожалуй, тоже.

— Мэтт, ради бога, не лезь на рожон!

Марио заговорил — тихим, не предвещающим ничего хорошего тоном.

— Я больше тебе не подчиняюсь. Всю жизнь подчинялся, но не сейчас. Я сделаю это, и ты меня не остановишь.

— О нет, остановлю, — Анжело взял его за плечи и оттащил от лестницы. — То, что ты пытаешься сделать, невозможно. И точка. Больше здесь нечего обсуждать. Либо мы это смонтируем, либо вообще выкинем.

— Нет ничего невозможного, — сказал Марио дрожащим голосом. — Ты хочешь думать, что я не смогу, но я не собираюсь позволять тебе… командовать мной, больше никогда…

Даже Томми, стоявший ближе всех, не понял, как это случилось, не услышал, что сказал Анжело, но возле лестницы произошла короткая яростная стычка. Марио пытался вырваться, лестница извивалась. Марио ударил, Анжело отступил, из рассеченной губы потекла кровь. Тряхнув головой, он посмотрел на Марио и произнес с горьким презрением:

— Я ожидал от тебя лучшего.

Мейсон, посмотрев на белое лицо Марио и окровавленный рот Анжело, окончательно потерял терпение:

— Выключайте! У всех перерыв пятнадцать минут!

— Я принесу тебе кофе, Марио, — тихо сказала Стелла и ушла к автомату.

Анжело пошагал прочь. Томми, очнувшись от секундного столбняка, поспешил за ним. Догнал в темном коридоре возле офиса Джима Фортунати, схватил за руку и развернул.

— Как ты смеешь убегать от него сейчас? Что ты с ним делаешь? Хочешь, чтобы он убился?

Анжело отшатнулся, будто прикосновение оскверняло, и сказал сквозь зубы:

— Убери от меня руки, проклятый маленький… — слова выходили шипением. — Я как раз стараюсь, чтобы он не убился со всей своей чушью про искусство! Я бы тебе шею сломал!

У Томми на языке вертелось: «Занимай очередь», но это ничем бы не помогло разрешению конфликта между Анжело и Марио. Это между ними. Я здесь ни при чем. Вот чего я не понимал раньше.

— Шею? Попробуй! Только сначала я донесу до тебя свое мнение. И лучше послушай, Анжело, и слушай внимательно. Я не католик, но наслушался достаточно из катехизиса Тессы и знаю, что такое грехи бездействия. И если ты не выслушаешь меня сейчас, твой собственный Бог накажет тебя за убийство. Да, за убийство!

— Ты не имеешь права говорить о моей религии…

— Замолчи! Папаша Тони давно мне рассказывал. Он сказал, что судьба Мэтта — одиночество, потребность сделать то, чего до него никто никогда не делал. Папаша не знал, почему так получилось…

— А ты, надо полагать, знаешь?

Томми не обращал внимания. Слова лились бездумно, он понятия не имел, что скажет в следующую секунду, все получалось как бы само собой.

— Папаша не знал, но принимал это, вот в чем дело. Он знал, что должен сделать Мэтт, и ты тоже должен это принять. Разве ты не знаешь… черт побери, Анжело, разве ты не знаешь, что ты единственный отец, который у него когда-либо был?

Ты вырастил его, сделал из него то, кем он является сейчас, даже если это тебе не нравится. Ты ему за отца и… ты же знаешь Люсию… за мать. Все, что он есть… все!.. это потому, что ты сделал его таким, нравится тебе это или нет…

— Есть одна вещь, которую он перенял явно не от меня, — хмыкнул Анжело.

Но Томми налетел на него.

— Не обманывай себя! И это тоже! Всю свою жизнь он добивался твоего одобрения… твоего принятия… твоей любви! Ему надо знать… он не может прожить без этого знания… что человек, который значит для него больше всего на свете, заботится о нем, одобряет его, принимает его, каким бы он ни…

— По-моему, это твоя забота, парень, — сказал Анжело с ледяным отвращением, но Томми тяжело сглотнул и потряс головой.

— Хотел бы я, чтобы оно было так. Я пытаюсь. Но я пришел слишком поздно. Я люблю его… нет, Анжело, я не про то, что ты думаешь, это только… часть и не имеет никакого отношения к тому, о чем я сейчас говорю. Боже, Анжело, перестань уже себя обманывать. Ты любишь его так же сильно, как я, и практически по тем же причинам, и ты это знаешь!

По лицу Анжело прошла судорога.

— Проклятье, Томми, я тебя убью…

— Попробуй, — Томми сжал кулаки, — но как-нибудь в другой раз. Не сейчас. Мне что, сшибить тебя на пол и усесться сверху? Ты неправильно понял, Анжело. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты тоже был его ловитором! Ты