турску тержиман-баши, знаем мне гораздо. Как я был в Цареграде — тогда при визире в том же чину был, и чрез него все дела делались и всех государств делаются. Того ради видя я, что немцы всякие пересылки чрез посредников о своих делех чинят, а нам едва что сказывают, от чего мы здесь и слепы, и глухи, и ничего в действо произвести не можем, сыскав я чернца грека за свидетельством сербского патриарха, верна, переодев его в мирское платье, послал его из Петр-Варадына в Белград с приятственным к нему письмецом, доктором по-гречески написанным, напоминая прежнюю дружбу и знакомство и что желаю о некоторых делех сношение с ним иметь»[1285].

Всю вторую половину XVII в. в Турции при великих визирях, происходивших один за другим из одной и той же фамилии Кеприли, можно сказать, при династии визирей Кеприли, состояли последовательно помощниками для дипломатических сношений с европейскими странами в качестве не то переводчиков (они носили название «великие драгоманы»), не то государственных секретарей два выдающихся грека. При визире Магомете Кеприли I и при сменившем его сыне Ахмете Кеприли II такую должность великого драгомана занимал Панайотаки Никизиос до 1673 г., а с этого года до 1709 г. при визирях Кара-Мустафе, зяте первого Кеприли, при Мустафе-заде Кеприли III и при Гусейне Кеприли IV великим драгоманом был Александр Маврокордато. Отец его, хиосский грек, переселившись с острова Хиос в Константинополь, открыл здесь торговлю шелком, вступил в выгодный брак с дочерью разбогатевшего придворного мясника и поставщика скота для сераля грека Скарлата, обладавшего огромным состоянием и настолько влиятельного благодаря этому состоянию при Порте, что из-за его расположения соперничали целые провинции — Молдавия и Валахия. От этого брака в 1637 г. родился Александр Маврокордато, охотно впоследствии присоединявший к своему фамильному прозвищу имя Скарлата. Он получил блестящее по тому времени образование, ради которого был отправлен отцом в Италию. Здесь, в Риме, в униатской греческой коллегии Св. Афанасия он изучил европейские языки, затем слушал медицину в Падуе, а в Болонском университете приобрел ученую степень доктора философии и медицины. Вернувшись в Константинополь, он занял место профессора риторики в греческой школе в Фанаре и вместе с тем занимался врачебной практикой. Он выступал и как писатель, и его перу принадлежит несколько трудов по весьма различным областям. Еще в Италии он издал трактат о кровообращении, законы которого были тогда открыты Гарвеем, — «Pneumaticum Instrumentum sive de usu pulmonum et respiratione ex sanguinis circulatione. Bononiae, 1664, in 12°».

Трактат этот продолжал наблюдения, сделанные Гарвеем, видимо, имел большой успех, дважды переиздавался — во Франкфурте в 1665 г. и в Лейпциге в 1682 г. — и был переведен на немецкий, французский и испанский языки. Маврокордато писал также по богословию — «О божественной сущности и о трех ее особенностях», по философии — «О возникновении и разрушении», далее по риторике, по истории евреев и римлян, по гражданскому праву, издал собрание своих мыслей — «Размышления», вел дневник. Расставшись в 1673 г. с профессурой и врачебной практикой и заняв место великого драгомана, он посвятил себя государственной деятельности на дипломатическом поприще. В течение этой длинной 36-летней политической карьеры ему пришлось немало перенести, видеть светлые и черные дни, испытать возвышения и падения. Когда после неудачи с венской осадой 1683 г. пал и подвергся казни стоявший до тех пор наверху могущества и богатства великий визирь Кара-Мустафа, с ним вместе пал и Маврокордато. Его обвиняли тогда в том, что он дал совет предпринять осаду Вены, и приговорили к смерти, которой он избежал только тем, что за свое избавление отдал все свое большое состояние. Когда обстановка изменилась, он опять занял прежнее место, вернув себе прежний почет и влияние. В 1688 и в 1694 гг. его посылали в Вену для вступления в переговоры о прекращении войны. Во время первого его венского посольства пал визирь, который ему покровительствовал, один из тех ничтожных визирей, которые занимали этот пост в 6-летний промежуток (1683–1689 гг.) между правлениями Кара-Мустафы и Кеприли III. Должен был опять разделить судьбу визиря и драгоман. Но Маврокордато удалось так искусно устроить свои дела в Вене, что его задержали там как бы в качестве военнопленного, до смерти нового, враждебного ему визиря, и он вернулся в Константинополь на прежнее место драгомана, когда визирем был сделан расположенный к нему Мустафа-заде Кеприли III. На Карловицкий конгресс он являлся умудренным опытом 60-летним стариком, искусным дипломатом. По словам Рудзини, это был человек, полный ума, таланта, рассуждения, просвещенный и опытный в делах, которые он вел. Он явился на конгресс, говорит Рудзини, с намерением возвыситься и с большими надеждами, рассчитывая получить княжество Молдавию или Валахию[1286]. Получить, однако, то или другое княжество ему не довелось; это удалось только после его смерти его сыну Николаю, сделавшемуся молдавским, а потом валахским господарем. За свою деятельность на конгрессе Маврокордато получил от султана звание «ведающего тайны» — нечто вроде тайного советника, а от цесаря за услуги, оказанные Австрии, титул имперского графа. После конгресса он достиг высшей степени могущества, когда во главе фактического правительства Турции стал триумвират из великого визиря Гусейна Кеприли IV, Рами-паши, бывшего первого посла на конгрессе, и Маврокордато. С этим старым и опытным дипломатом Возницын и вступил и тайные сношения.

Этим тайным переговорам оказал содействие проживавший тогда как раз в Карловице сербский патриарх Арсений Немоевич, с которым Возницын вступил, очевидно, в сношения, о которых он, впрочем, не упоминает в «Статейном списке». Раздобыв от патриарха некоего надежного чернеца Григория и переодев его в светское платье, Возницын еще из Петервардейна 10 октября отправил его к Маврокордато в Белград, где стояли тогда турецкие послы, с письмом, написанным доктором Посниковым по-гречески, в котором московский посол напоминал Маврокордато о прежнем знакомстве и дружбе и выражал желание вступить с ним в предварительные тайные сепаратные переговоры. Письмо это стоит привести, как образец дипломатического стиля, употреблявшегося в сношениях с турецкими послами и как памятник того русского языка, на который переводились в ту эпоху греческие тексты: «Изящнейший, словеснейший, благороднейший великий логофет, мой господине и древний друже и после полномочный! Рядуюсь аз по премногу, что по повелению многолетнего моего государя, случися мне не с иным с кем, только с изяществом вашим, другом моим драгим, соглагольствовать о делах двух великих государей наших.

В истинне есть надежен и известен на благоприятствие вашего изящества. Умоляю ваше изящество, поклонитись от мене первому послу рейз-эфенди и желаю быти в приятельстве и с ним. Еще желаю, прежде неже съездемся на разговоры публичные, имети бы нам некоторое